– Первые сто лет американской истории учить негров чтению было незаконно. Даже сегодня их высмеивают как неграмотных. – Сердитым голосом он добавил: – Теперь мы отказываем гомикам в праве на брак и при том возмущаемся их незаконным, распутным связям.
Кевин продолжил посылать в пустоту сообщение: вспышка-тире-тире-точка-точка-точка-тире-точка.
Прошло бог знает сколько времени, прежде чем ребята снова заговорили. Первым нарушил тишину Шкодина:
– Вообрази, что… все об отношениях полов… ты узнавал бы не от родителей и учителей, а от незнакомцев где-нибудь в общественном туалете или на автовокзале.
* * *
На следующий день Капитан разбирал груди. В сыром подвале, на глазах у мальчиков он снял швы и вскрыл титьки. Обнажил жировые отложения и железы. Груди выглядели как бейсбольные мячики, с которых идеальным мощным ударом сорвало кожаную обшивку. Начальник же по ходу дела показал альвеолы, миоэпителиальные клетки, млечные протоки… Эти слова снимали налет загадочности и эротичности с того, что Кевину всегда представлялось аппетитным и мягким, что хотелось потрогать и лизнуть.
Шкодина отошел от стола как можно дальше и отвернулся. Время от времени он проводил рукой по сальным волосам, и Кевин наконец заметил, что татуировка в виде топора у него на внутренней стороне запястья совпадает с татуировкой на руке у мертвой девушки.
Тем не менее ребята вели себя оживленно: прошел слушок, что на обед – пицца. От веселья Джаспер перепутал сигмовидную кишку с дном матки. Когда Капитан отвернулся, Фасс О’Лина вынул из трупа свод матки и ударил им по щеке Уэйла-младшего. Не смеялся один только Шкодина.
* * *
Ночью Кевин попытался изложить Шкодине общую теорию о родителях.
Начал с вопроса:
– Знаешь, что такое маниакально-депрессивный психоз?
Шкодина не ответил, и тогда Кевин продолжил:
– По-моему, мама и папа сами подтолкнули меня к этому. – Палец работал автоматически, нажимая и отпуская кнопку на лазерной указке, безостановочно посылая в ночь: точка-тире, дофига-тире, точка-точка.
В детстве, говорил Кевин, сходи сам на горшочек, и ты уже молодчинка. Если вдруг стукнешься головой или проснешься от кошмара, тебя моментально окружают сочувствием. Однако с возрастом добиваться внимания становится труднее. Мало принести домой пятерку по контрольной… или даже двойку. Самые лучшие и худшие моменты в жизни Кевина оставались для родителей почти не замеченными.
В этом Кевин был не одинок. Среди друзей он заметил тенденцию: чем меньше родители обращали на них внимания, тем крупнее становились успехи и провалы ребят. Простой победы было мало, поражения тоже никого не трогали. Друзья постепенно превратились в отвратительные карикатуры на самих себя. Веселые уподобились тупым клоунам. Симпатичные девочки буквально за ночь становились королевами красоты.
Слепые и глухие, родители Кевина заставляли его раздувать любую проблему до размеров кризиса, катастрофы и лишь потом замечали ее. Каждую победу приходилось увеличивать до гигантской величины. По их вине, жизнь Кевина превратилась в этакий мультик. Для предков просто не существовало промежуточного варианта. Чего-то просто хорошего – тоже. Кевин стал уродцем.
Шкодина слушал молча. В темноте было непонятно, спит он или нет. Да и ладно. Кевину важно было выговориться.
– До меня дошло, – нудил он, – что мне нужны одни пятерки. Ради дополнительных баллов я готов был смошенничать, отлизать кому надо жопу, трахнуть толпу девок…
Наконец выговорившись, Кевин произнес:
– Видел детишек на руках у тех педиков? – Он рассказал про Минди Тейлор-Джексон, про «Порше» и наконец выпалил: – Один из детей – мой ребенок.
Он ждал, что скажет Шкодина, надеялся, что тот сменит тему.
– Как минимум один, – продолжил Кевин. – Посмотри на них в бинокль или телескоп – сразу узнаешь меня в одном из младенцев.
Кевин рассказал про них с Минди: они любили друг друга, и у него разбивалось сердце всякий раз, как ее увозили в родильный дом – явить на свет очередную ляльку. Теперь он надеялся, что Минди скучает по нему. По крайней мере, на то намекали мамины письма: дескать, Минди как безумная рассекает на «Порше». Втайне же Минди с Кевином договорились, что на вырученные двадцать штук начнут новую жизнь, вместе.
– Ты стал папой? – ошарашенно переспросил Шкодина.
Кевин кивнул. Продолжая безостановочно посылать сообщение, он сказал: скоро у него должны родиться близняшки.
– Собственно, мне потому и нельзя торчать здесь до восемнадцатилетия.
Шкодина только рассмеялся и отмахнулся:
– Подачу принимаю и отбиваю.
Кевин ждал, что он скажет. Шкодина все-таки не уснул, и то хорошо.
Шкодина тихо рассмеялся – беспомощно и затравленно.
– Хочешь – верь, хочешь – не верь, но… я на самом деле квир. – Он почесал в затылке. – С одной оговоркой. – Он снова, раздельно, по словам произнес: – Я – не – парень.
* * *
Если верить Капитану, то Бэтси – как он продолжал ее величать – была лесбиянкой. Негодуя, старик сказал, дескать, она так долго и разнообразно грешила, что Господь не пожелал принять ее. Тогда родители пожертвовали тело лечебнице, дабы спасти извращенную душу. Кевин заподозрил, что старик чего-то явно недоговаривает и что родители Замши реально ей отомстили. Даже в скудном свете он заметил на ее теле дырочки – в ушах, на языке, в сосках и влагалище; правда, сами украшения отсутствовали.
Арахис посмотрел на девушку. В его желтых глазах читалась жалость к человеку, прощение которому даже не светит.
Если верить Шкодине, они с Замшей любили друг друга так горячо, как никто не любил со времен Элеанор Рузвельт и Лорены Хикок [54] . Они постоянно участвовали в пикетах у ворот Пидорятни, путешествовали по Тихоокеанскому хребту. Татуировка у него… у нее на запястье изображала лабрис, двусторонний топор минойской эпохи. Он служил символом матриархальных культур.
После смерти Замши Шкодина попросила пожилую пару представиться Капитану ее родителями, и она стала им как бы сыном. С их помощью Шкодина проникла в лечебницу, намереваясь забрать тело погибшей возлюбленной. Прямо как герой древнегреческого мифа.
У Кевина Клейтона аж дыхание перехватило. Вот это подвиг! Он вообразил, как спасает из клиники Минди, но она была как давно забытая шутка – нечто, что прежде могло запросто рассмешить, а теперь утратило над ним эту власть.
* * *
К началу пятой недели ребята практически простились с надеждой. Даже лазерная указка светила не так ярко. Кевин же не покидал вахты, на которой компанию ему составляла Шкодина. В то время как остальные спали в теплых постельках, колени у Кевина ныли от стояния на голом полу. Руки дрожали от холода, пока он высверкивал обращение к пустоте: тире, тире-тире, точка, точка-точка-точка, – кусая язык, чтобы не заснуть. Изможденный, он не бросал надежды.