Даже при окончании буровых работ и возведении очередной скважины при нормальных обстоятельствах все присутствующие на буровой вышке ощущают оттенок напряженной настороженности, помимо чувства выполненной задачи. Сначала ноздри улавливают сырой запах природного газа, напоминающий тухлые яйца, затем сталь буровой установки как будто напрягается, словно ее молекулярная структура превращается в живой организм, затем даже в сорокаградусную жару огромные трубы, выходящие из отверстия в земле, покрываются капельками конденсата, холодными и сверкающими, как серебряные доллары. Кажется, что все сооружение начинает гудеть от своей мощи и интенсивности тех сил, о масштабе которых мы можем только догадываться. Буровик касается панели факельного сжигания для устранения излишнего газа, и огненный шар вздымается в темноту, разрываясь меж облаков и заставляя нас задуматься о том, не слишком ли мы самоуверенны в своей гордости технологическим прогрессом.
Когда буровая коронка попадает в так называемый слой легкой нефтеотдачи, неожиданно проникая в нефтегазовый купол, отсутствие противовыбросовых устройств немедленно дает о себе знать. Неограниченный объем ископаемых остатков и природного газа, запертых под землей на сотни миллионов лет, выбрасывается за считаные секунды через одно отверстие, выплевывая трубы, буровой раствор, соленую воду и гейзеры песка через буровую платформу, неся разрушения, сопровождаемые какофонией звуков, словно огромное кладбище металлолома падает с неба. Первая же искра у устья скважины воспламеняет природный газ, и этот взрыв пламени настолько яростен по своей температуре и скорости, что плавит стойки буровой платформы, а стальные кабели превращает в горящие нити. За минуты буровая платформа становится похожей, на модель, сделанную из горящих спичек.
Мой отец, Большой Олдос, заготовлял мех на острове Марш и промышлял рыбной ловлей, а в межсезонье подрабатывал на площадке верхового на буровой в Мексиканском заливе. Он был безграмотен и безответственен, с трудом говорил по-английски и никогда не уезжал от дома дальше Нового Орлеана. Он также не понимал, как и почему мир народа Каджунов, в котором он родился, подходил к концу. Измены моей матери наполняли его стыдом и злостью и вводили в замешательство, а она не могла понять его алкоголизм, драки в барах и очевидную целеустремленность в проигрывании их мизерного дохода за столами для игры в бурре или на скачках.
Большой Ол погиб при выбросе, когда я был во Вьетнаме. Его тело так и не нашли, и я часто думал о том, сильно ли он страдал перед смертью. Иногда он мне снился стоящим по колено в море, показывающим мне большой палец, словно все было в порядке, в каске, съехавшей с головы, среди волн, рябивших от капель дождя. Я не знаю, какой смертью он умер, но в одном я был полностью уверен: мой старик ничего не боялся на этом свете. И сердцем я знал, что в ту ветреную ночь многие годы назад, когда труба вылетела из дырки в земле, Большой Ал пристегнул карабин троса к ремню и прыгнул в темноту с храбростью десантника, покидающего борт самолета. Я знал, что, когда он летел к воде, за мгновения до того, как на него обрушилась вышка, его последние мысли были обо мне, моем сводном брате Джимми и моей матери, Алафер Мэй Гуиллори. Он умер с тем, чтобы наша жизнь была лучше, и я всегда верил в это.
Мне кажется, что слово «разлив» вряд ли адекватно описывает судьбу людей, заживо сгорающих в рукотворном аду.
Мои раздумья, тем не менее, ни на сантиметр не приближали меня к раскрытию исчезновения Ти Джоли или похищения и убийства ее сестры Блу. Когда я в четверг вернулся домой с работы, Алафер читала глянцевый журнал за кухонным столом, а Снаггс и Треножка сидели на открытом окне за ее спиной. На Треножке красовался подгузник.
— Как дела, Алфенгеймер? — спросил я.
— Дэйв, завязывай уже с глупыми кличками, — ответила она, не отрывая глаз от журнала.
— Завяжу. В один прекрасный день. Может быть. Что читаешь?
— В Берк-Холл в университете Луизианы проходит выставка работ Пьера Дюпре. Не хочешь прокатиться?
— Да не очень.
— Что у тебя к нему?
— Ничего. Просто он из тех парней, внутри которых живет кто-то еще, с кем он нас всех знакомить не торопится.
— Картины у него неплохие, взгляни, — она протянула мне журнал.
Я кинул безразличный взгляд на страницы и протянул руку, чтобы вернуть ей журнал. Если бы я закончил это движение, ничего из того, что произошло в следующие дни, недели и месяцы, вероятно, не состоялось бы, и, возможно, мы все были бы за это признательны судьбе. Но об этом теперь остается только гадать. Я не мог отвести взгляд от фотографии картины на второй странице статьи. На ней была изображена обнаженная женщина, откинувшаяся на бордовой софе, с белым полотенцем, прикрывавшим ее лоно. Она таинственно улыбалась, а на волосах, собранных в пучок, за головой, лежали крошечные желтые мазки, похожие на лютики. У нее была лебединая шея, миндалевидные глаза и темные, как шоколад, соски. Из-за позы груди лежали мягко, едва возвышаясь над телом, которое, казалось, было мягким и теплым, как загорелый хлебный мякиш.
— Дэйв, ты побелел, — заметила Алафер.
— Взгляни на женщину на диване, — сказал я, возвращая ей журнал.
— И?
— Это Ти Джоли Мелтон.
Она покачала головой, начала что-то говорить, но осеклась. Моя дочь задумчиво почесала бровь, словно ее укусил комар, недовольная руслом, в которое направился разговор.
— Она напоминает туземку-таитянку с картины Гогена, — осторожно заметила она, — таких портретов множество. Не придумывай.
— Думаю, ты ошибаешься.
— Я знаю Ти Джоли. Это не она.
— Откуда ты знаешь? — спросил я.
— Я не могу этого доказать, но в наших жизнях происходит еще что-то, что ты отказываешься признавать.
— Может, поделишься?
— Тебе чудятся разные события с Ти Джоли Мелтон. Молли об этом знает, и я знаю, и Клет.
— Зачем мне воображать что-либо насчет Ти Джоли?
— Для тебя она — олицетворение утраченной невинности. Она — девушка-каджунка твоей молодости.
— Ну, хотя бы честно.
— Ты сам спросил.
— Ты ошибаешься.
— Ты слушаешь на айподе песни, которые не слышит никто, кроме тебя.
— Не знаю, как ты, а я сделаю сэндвич с луком и ветчиной, хочешь?
— Я их уже приготовила, в холодильнике. А еще яйца с пряностями. Они там же.
— Очень ценю.
— Ты сердишься?
— Я никогда не сердился на тебя, Альф, ни разу за всю твою жизнь. Так ведь?
— Я не хотела сделать тебе больно.
— Мне не больно.
— Ты хочешь поговорить с Пьером Дюпре? — спросила она.
— Если найду его.
— Я видела его утром. Он в своем доме в Жеанеретте. Я поеду с тобой.