— Не заводить тебя?
Гретхен принялась расчесываться:
— Клет, может, ты о чем-то умалчиваешь?
— О чем? Я не имею ни малейшего представления о том, что происходит у тебя в голове. Это все равно что беседовать с ураганом.
— Что бы ты там ни скрывал, я все равно вижу нечто странное в твоих глазах тогда, когда ты думаешь, что я смотрю в другую сторону.
— Ты мне нравишься по-особенному, вот и все. У нас много общего.
— По-особенному? Это что, «по-извращенски» на языке суахили? Ты что, страдаешь от чувства вины после Вьетнама и пытаешься загладить ее об меня? Если это так, то мне это не нравится.
— Я не хочу, чтобы ты пострадала. Ты гонялась за этими парнями из-за меня. Гретхен, тебе нужно более осторожно выбирать поле боя. Отныне эти парни знают, где ты, а вот ты не знаешь, где они. Нельзя попросту разгуливать без маскировки, когда твой враг в камуфляже устраивает на тебя угловую засаду. Ты знаешь, что такое угловая засада? Это мясорубка. У нас во Вьетнаме была поговорка, мы на все говорили «Это Вьетнам». Как будто там правила были иными, и что бы ты ни сделал, это не имело значения. Правда в том, что весь мир это один большой Вьетнам. Ты либо включаешь голову, прикрываешь тылы и контролируешь себя, либо отправляешься в мясорубку.
— Интересно, какой на Марсе почтовый индекс?
— К чему это ты?
— Потому что у тебя должен быть такой же.
Клет сел на кровать и уперся взглядом в узоры на ковре. Его кожа была покрыта бусинками дождя, мокрые волосы прилипли к черепу.
— Те два парня с Дюпре, они пытались тебя уделать?
— Они явно не из мира искусства.
— И ты отмутузила всех троих? Одной простой дубинкой? И даже не доставала ствол?
— Не пришлось. Они любители, которые упали носом в собственное дерьмо.
— Каким образом?
— Они смеялись надо мной потому, что я женщина, понятия не имея, кто я такая. Они ничего не смыслят в людях, их место на помойке.
— Они будут на тебя охотиться.
— Флаг им в руки.
— Я принесу ростбиф и приготовлю тебе сэндвич. Никогда больше не угоняй мою машину и не трогай мое барахло.
— Как скажешь, — ответила Гретхен.
Сидя на прямом стуле, она потерла глаза и уныло выглянула из окна на дождь, поливающий кроны деревьев.
— Алафер рассказала мне о музыкальном ревю 40-х годов, которое должно состояться здесь в декабре. Я подумываю снять об этом документалку. Для начала же нормально? Может, я смогу воспользоваться этим, чтобы попасть в кинематографическую школу.
Персел попытался вернуть разговор в русло текущих проблем, но потом махнул рукой:
— Я ничего не смыслю в университетах.
— Я просто так спросила. Я редко к кому обращаюсь за советом. Мать постоянно пропадала в вытрезвителях. Я перестала звонить ей около года назад. Как думаешь, во мне что-то есть? Я имею в виду талант или мозги, что-то в этом роде. Ты знаешь много такого об истории, бизнесе и военном деле, чего и представить не могут выпускники колледжей. Как думаешь, кто-то вроде меня сможет найти себе место под солнцем в Голливуде?
— Тебе нравится Берт Рейнольдс?
— Спрашиваешь! Ты смотрел «Избавление»?
— Я с ним встречался один раз. Кто-то другой спросил его, как он попал в кино. Рейнольдс ответил: «Зачем взрослеть, когда можно делать фильмы?» Я уверен, что когда-нибудь в твою честь назовут целый бульвар.
— Клет?
Он повернулся, держа руку на дверной ручке, в комнату сочился туман.
— Бросай бухать, — сказала Гретхен, — есть нечто, что для меня неприемлемо, и я не могу этого принять даже от человека, который мне по-настоящему нравится. Прости, если я грубо с тобой говорила.
Об инциденте в ресторане арт-деко я узнал не от Клета. Я услышал об этом в понедельник утром, когда мне позвонил Дэн Магелли из полиции Нового Орлеана. Патрульная отреагировала на звонок в «911» одновременно с медиками. Отдельный кабинет в ресторане был разгромлен, на скатерти обнаружили лужу крови и не менее двух зубов. При этом жертвы нападения вышли через заднюю дверь и уехали на внедорожнике, так и не заявив в полицию.
— Ты уверен, что один из них — Пьер Дюпре? — спросил я.
— Он постоянный клиент. За обед было заплачено его кредиткой «Американ Экспресс», — ответил Дэн, — плюс к этому распорядитель рассказал, что именно Дюпре забронировал этот кабинет, где и произошло нападение.
— А почему ты мне звонишь по этому поводу?
— Потому что свидетель сказал, что нападавший уехал в темно-бордовом «Кадиллаке» с откидным верхом. Потому что я думаю, что в этом замешан Клет Персел или кто-то, с ним связанный. Потому что у нас нет времени на подобное дерьмо.
— Этих парней избила женщина?
— Так говорит официант.
— Почему бы тебе не переговорить с Пьером Дюпре? — спросил я.
— Он уехал из города, и я подозреваю, что он вернулся в округ Святой Марии. Но мне кажется, ты меня не слушаешь, Дэйв. У нас самый высокий уровень убийств в Соединенных Штатах. Это те же люди, что посыпают улицы Лос-Анджелеса крэком, просто они переехали сюда. Скажи Перселу, что я не позволю ему снова вытереть задницу об мой город.
— Полиция Нового Орлеана прикрывает семейку Джиакано десятилетиями. Единственный парень, закрывший некоторых из них, это Персел. А потому прибереги эту лабуду для кого-нибудь еще, Дэн.
— Почему-то я не сомневался, что ты именно так мне ответишь.
— Потому что ты неправ, и особенно неправ в отношении всего, что связано с Клетом.
Он повесил трубку. Я позвонил Клету в офис, его там не было, зато трубку взяла Гретхен Хоровитц.
— Он не всегда сообщает мне, куда отправляется. Хотите оставить сообщение? — спросила она.
— Нет, я хочу побеседовать с ним, мисс Хоровитц.
— Позвоните ему на мобильник, номер же у вас есть?
— Вы не могли бы вытащить жвачку изо рта?
— Минуту, — брякнула она, — вот, так лучше?
Я решил рискнуть:
— Если вы решаете наехать на кого-то в ресторане в Новом Орлеане, зачем для этого использовать машину, известную каждому полицейскому в городе?
— Мне нужна свежая пластинка жвачки, подождите еще минуту, — сказала она, — если вы говорите о Пьере Дюпре, то вот как все было. Он попытался сломать руку женщине у себя за столом. Он также назвал ее жидовкой. С ним было еще двое громил, напавших на нее. Вот и пришлось преподать этой троице урок благородных манер.
— Пьер Дюпре назвал вас жидовкой?
— Я не говорила, что у них за столиком была я.