Обнаружив наконец громоздкий радиоприемник, он бросился на него и пнул сапогом.
Но для того, чтобы заставить умолкнуть музыкантов из «Коттон-клуба» [20] , этого было мало.
Второй пинок только увеличил громкость звука, отчего головы солдатиков начали подергиваться в такт музыке. Еще три-четыре удара, и пианино Дюка Эллингтона начало слабеть, однако при очередном пинке сапог шефа-недоростка также получил боковую вмятину, а при последнем наскоке у него самого сильно пострадал большой палец ноги. Музыка смолкла, уступив место жалобным стонам.
Попрыгав на одной ноге, на баварский манер, крошка шеф кое-как справился с болью и прислушался.
Музыка зазвучала снова.
Но она не могла исходить из разбитого вдребезги приемника.
Теперь ее кто-то насвистывал.
Все четверо одновременно посмотрели вверх.
На заднем элероне дирижабля висел в люльке человек с привязанной к поясу банкой краски. Он держал в руке кисть и усердно водил ею по полотняной обшивке элерона.
— Герр доктор Хуго Эккенер?
Маляр продолжал работать, насвистывая джазовую мелодию.
— Я хочу говорить с доктором Хуго Эккенером!
Человек обернулся.
Этот маляр, висевший в пятнадцати метрах от пола, и был доктором Хуго Эккенером, семидесяти лет от роду, владельцем компании «Цеппелин» и одним из знаменитейших искателей приключений XX века.
— Heil Hitler! — выкрикнул шеф-недоросток, щелкнув каблуками.
Капитан Эккенер не ответил на его приветствие. А солдаты смотрели и не верили своим глазам. Что он там делает — этот человек, которого обожает вся Германия, этот старый могучий лев с белоснежной гривой; с чего ему вздумалось изображать маляра?!
— Вы не слышите меня, герр Эккенер?
— Мне показалось, что вы не любите музыку, герр крайсляйтер.
— Это не музыка! — отрезал шеф и с садистским удовольствием раздавил сапогом обломок погибшего радиоприемника.
— Извините, что не спускаюсь, мне нужно закончить свою работенку.
— Неужели у вас нет помощников для таких дел?
Хуго Эккенер, с трудом помещавшийся в своей люльке, усмехнулся.
— Видите ли… это довольно опасно. Некоторые даже погибали за этим занятием. А бросьте-ка мне сюда новую кисть, она как раз у вас под ногами.
Малютка шеф колебался. Что за нелепая ситуация, ведь он здесь не для того, чтобы выступать в роли подмастерья! Но все же он подобрал кисть и неуклюже подкинул ее вверх, в сторону Эккенера.
— Недолет! — констатировал доктор.
Шеф промахнулся трижды; наконец, в четвертый раз, Эккенер ловко ослабил тросы, на которых висела люлька, спустился пониже и поймал кисть.
— Вы делаете успехи, герр крайсляйтер, — с улыбкой сказал капитан Эккенер.
Шеф сознавал, что оскандалился перед подчиненными.
— Так вот, я уже говорил, что это опасная работа, — продолжал Эккенер. Поэтому я предпочитаю делать ее сам, в вечернее время, спокойно слушая музыку.
— Это не музыка! — рявкнул шеф.
— Да я и сам раньше так думал. Но у нас тут уже несколько дней работает молодой американец, Гарольд Дж. Дик, друг моего сына Кнута. И я начал менять свое мнение об этой музыке.
— Только неустойчивые натуры способны менять свое мнение.
Хуго Эккенер расхохотался. Он обожал дураков. Во всяком случае, дураки всегда его развлекали.
— Знайте, герр крайсляйтер, что мы смогли завоевать небо только потому, что вовремя изменили мнение о нем. Примите скромный совет мудрого человека: вы вряд ли возвыситесь, если не научитесь менять свое мнение.
— Я смогу возвыситься гораздо быстрее вас, герр доктор! — проверещал карлик.
— Ну, возможно, вы и возвыситесь до определенного уровня… карабкаясь на свое дерево… Но я-то имел в виду небо.
Трое солдат затаили дыхание. Недоросток даже взмок от ярости.
— Вы принимаете меня за обезьяну, доктор Эккенер?
Капитан Эккенер прервал работу, переложил кисть в левую руку и торжественно поднял правую:
— Клянусь памятью своего учителя, доблестного графа фон Цеппелина, что я никак не имел в виду обезьяну.
И он не солгал. Эккенер слишком уважал обезьян для такого сравнения.
Честно говоря, дубовые листки на вороте мундира скорее наводили его на мысль о желуде.
А крошка шеф пытался сохранить самообладание. Он не знал, что и сказать. Глядя на своих солдат, он силился вспомнить, что привело его сюда; наконец вспомнил, мигом воспрянул духом и обернулся к Эккенеру.
— Доктор Эккенер, вы арестованы.
— Что-что?
Капитан ответил так, словно ему указали на перышко, запутавшееся в его короткой седой гриве.
— Вы пролетели над Парижем, не имея на то официального разрешения.
— Ах, Париж! — воскликнул Эккенер. — Ну, кто может устоять перед Парижем! Да, я пролетел над Парижем.
— В Берлине этим очень недовольны. Мне сообщили об этом. И там мне приказали вас арестовать.
— Как мило, что обо мне там подумали. Но даже там не могут арестовать облака, проплывающие над собором Парижской Богоматери. Там, в Берлине, вроде бы должны понимать такие вещи, не правда ли?
И он на минуту перестал работать кистью.
— Мне нужно было повидаться в Париже с одним другом. Но я с ним разминулся.
— Доктор Эккенер, приказываю вам спуститься!
— Слушайте, я охотно посидел бы с вами за бутылочкой доброго винца, но мне необходимо закончить свою работу. Надеюсь, там, в Берлине, мне простят эту задержку — если, конечно, там у кого-нибудь под фуражкой есть мозги.
Эккенер крупно рисковал. И знал это. Слово «там» подразумевало усы, подбритые квадратиком, и их обладателя — Адольфа Гитлера.
Его кисть уже замазывала серебрянкой последний уголок элерона, пока еще черный.
— Ну вот. А сейчас оставьте меня. Это очень важная работа.
Крайсляйтер отступил на несколько шагов.
И вытаращил глаза.
До него наконец дошло, в чем состояла эта пресловутая «работа». Во время их разговора Хуго Эккенер на его глазах покрыл толстым слоем серебрянки гигантскую свастику, красовавшуюся на элероне цеппелина. Теперь от нее не осталось и следа.
Карлик онемел. Солдаты попятились назад вместе со своим шефом.