Я удалился в свою комнату, однако стоило мне прилечь на постель, как позвонила Анетта Якобсон.
– Вы сегодня разговаривали с Лизен? – спросила она.
– Нет, у меня были другие дела.
– Не могу с ней связаться. Что, если она поехала к Бергстрёму?
Договорив с Анеттой, я набрал номер мобильника, а потом домашнего телефона Лизен, не дождался ответа и позвонил в галерею «Гусь». Инес Йорнфальк сказала, что Лизен не объявлялась, но в этом нет ничего удивительного: она владелица галереи и ни перед кем не обязана отчитываться. В конце концов, у нее своя жизнь.
Меня это объяснение мало утешило.
Я послал Лизен эсэмэску. Что я еще мог сделать?
Хелльвикен, ноябрь
В половине восьмого утра в квартире Лизен Карлберг зажегся свет, хотя жалюзи оставались опущенными.
День обещал быть пасмурным, что неудивительно для сконской осени. Когда Герт-Инге упаковал сумку и выехал из дому в Хелльвикен, моросил дождь.
Герт-Инге спал неспокойно, ему снилась мать. Но не такой, какой была накануне смерти, а молодой, как на старой выцветшей фотографии. Она махала Герту-Инге рукой, как кинозвезда. Остальное – словно в тумане, и Герт-Инге ничего не запомил.
Он подумал о Лизен: его чувства к ней не просто противоречивы, они перевернули всю его жизнь.
До сих пор Герт-Инге знал, чего хочет. Но Лизен за несколько коротких встреч изменила его до неузнаваемости. Если бы не она, ему бы и в голову не пришло оставлять в живых ирландку.
Так можно окончательно раскиснуть.
Он должен что-то сделать с Лизен.
И вообще, откуда журналист узнал про фильм?
Вероятно, отыскал его на сайте.
Неужели он заходит на такие сайты?
В этом можно не сомневаться.
Но как? За что Герт-Инге заплатил сто девяносто три кроны плюс почтовые расходы? Узнать польку в этом парике невозможно. Однако у журналиста получилось. Может, ему кто-то помог, подсказал? Или он не такой плохой журналист, как поначалу думал Герт-Инге?
И все-таки он ничего не докажет.
Или…
В ту ночь Герт-Инге решился: он привезет Лизен Карлберг к себе.
А если откажется, применит силу.
Герт-Инге уже не сомневался, что прошлую ночь она провела с мужчиной. «Она такая же, как и все бабы». Эта мысль иглой пронзила ему мозг.
Он припарковался через три места от ее «собачьей конуры». Хотел позвонить, но испугался, что Лизен неправильно истолкует его предложение.
Он не должен идти у нее на поводу.
В окне мелькнула пижама. Лизен подняла жалюзи, пригладила рукой волосы и исчезла.
Прошло час и двадцать пять минут, прежде чем она вышла на улицу, в узких черных брюках, заправленных в зашнурованные полусапожки, и чем-то похожем на пончо. С правой стороны волосы заложены за уши. С той же сумкой, которая была у нее в Мальмё, через плечо.
Лизен направилась к машине, больше на парковке никого не было.
Герт-Инге включил мотор и пошел к ней:
– Эй, Лизен!
Она удивленно повернулась к нему. Хотела что-то сказать, но не успела.
Сжав правую руку в кулак, Герт-Инге ударил девушку в солнечное сплетение. Потом подхватил, падающую, подтащил к машине и уложил на заднее сиденье. Наручники он заранее прикрепил к ремню безопасности. Осталось завести ей руки за спину и защелкнуть замки. Лизен раскрыла рот, но Герт-Инге тут же залепил его скотчем. Нащупав кнопку, расстегнул ей брюки. Потом расстегнул молнию и спустил их до щиколоток. Этот прием Герт-Инге вычитал в книге, им пользовались полицейские американского штата Луизиана. В наручниках и со спущенными штанами задержанный далеко не убежит.
Герт-Инге гордился своей находчивостью.
Он посмотрел на трусы Лизен, из блестящей ткани, с кружевами. Почти прозрачные. Зачем носить нижнее белье, если сквозь него все видно?
Герт-Инге накрыл Лизен пледом и поехал домой.
Он взял дело в свои руки.
Андерслёв, ноябрь
Когда я вернулся, Арне решал на кухне кроссворд.
Уснуть мне не удалось, но я полежал, расслабился и на некоторое время избавился от навязчивых мыслей. Обнулил, так сказать, систему, что мне и требовалось.
Иногда, как в этот раз, это срабатывало, хотя чаще нет.
Я встал с постели и еще раз попытался дозвониться до Лизен по мобильному и домашнему номерам. Не получив ответа, снова побеспокоил Инес Йорнфальк, но и она не взяла трубку.
Зато объявилась Эва Монссон и сразу расставила все по местам.
– Сама не знаю, с чего я решила держать тебя в курсе дела, которое тебя не касается, – объявила она, не поздоровавшись. – В конце концов, и ты можешь оказаться нам полезным, хотя я и представить не могу в чем…
– Рад тебя слышать, – перебил я.
Оказалось, Эва Монссон рассказала о Бергстрёме начальству, которое немедленно приняло решение: действовать.
– Мы собирались уже сегодня после обеда ехать к Бергстрёму, конфисковать у него компьютер и телефон. Но Оскар Бенгтзен, наш прокурор, занят, поэтому операцию перенесли на завтрашнее утро.
В этот момент меня наверняка прошиб бы холодный пот, будь я к этому склонен. Теплый, от которого взмокли ладони, не в счет.
Между тем Эва продолжала:
– Тогда мы конфискуем его мобильник, пройдемся по списку звонков и выясним, нет ли чего подозрительного. Телефонные звонки – мой следовательский конек.
– Не думаю, что вы доберетесь до нужного телефона.
– Все преступники ошибаются.
– Наверняка он покупает предоплаченные карты и выбрасывает их вместе с мобильниками по завершении разговора. А в семидесятые годы вообще не было мобильников.
– Ничего нельзя исключать. В Капстадене, например, все вышло совершенно случайно, – вероятно, мобильник лежал у него во внутреннем кармане. Насколько тщательно он спланировал убийство Юханны Эклунд, тоже неизвестно. Все ошибаются, он не исключение.
– Двое моих свидетелей опознали Бергстрёма со стопроцентной уверенностью.
– Главное, чтобы они опознали его, когда мы их об этом попросим.
Судя по голосу, инспектор криминальной полиции Эва Монссон пребывала в состоянии радостного возбуждения.
Я хорошо ее понимал. Сам бы радовался, выложи в свое время перед ней все карты.
– Меня беспокоит, что ни я, ни Анетта не можем дозвониться до Лизен, – сказал я Арне после разговора с Эвой.