До сих пор таможенники не останавливали его на мосту Эресундсбрун, но теперь пошла полоса неудач. Теперь все по-другому.
Кому еще журналист показывал фильм?
Собственно, сам Герт-Инге в кадр ни разу не попал, поэтому журналист ничего не докажет.
У них ничего на него нет и быть не может.
Но ирландка… Она, конечно, все знает.
И потом, она на него жаловалась.
Такое всегда бесило.
– Ты жаловалась на меня?
– Жаловалась? – переспросила она. – Нет.
– Не ври!
Она замотала головой.
– Сербка говорила, ты на меня жаловалась.
– Нет! Она позвонила на следующий день, и я сказала, что не могу работать, потому что до сих пор больно.
– Так и сказала?
Ирландка кивнула.
– Но я тебе хорошо заплатил.
– И я очень тебе благодарна.
– Тебе есть за что благодарить меня.
– Я никогда… не переживала ничего подобного.
– Ты получила хороший урок, ведь так?
Она снова закивала.
– Тогда тебе не на что жаловаться.
Она хотела ответить, но сдержалась. Ее нижняя губа дрожала.
«Жизнь или смерть?» – читалось в ее взгляде.
Герт-Инге вышел из машины, открыл дверь с другой стороны и велел ей выметаться. Но она медлила, поэтому он ухватил ее за левое ухо и потащил за собой на берег. Остановился. Крутанул ухо так, что она встала на цыпочки.
– Ты обещаешь?
Она закивала.
– У меня есть твой номер, я разговаривал с твоим парнем и знаю, где ты живешь. Помни об этом.
– Я клянусь!
Он отпустил ухо, достал ключ и снял наручники.
– Я… я могу идти?
Герт-Инге огляделся. На пляже они были одни.
– Не так быстро. Снимай штаны.
– Но…
– Еще один маленький урок тебе не помешает.
Руки ирландки дрожали, когда она расстегивала пуговицы.
Герт-Инге поставил ногу на скамью перед столиком для пикника, перегнул девушку через колено и стянул с нее трусы.
Шлепал, пока ладонь не покраснела.
– Сосчитай до ста, потом поднимайся.
Он поставил ее на четвереньки вверх голым задом, как шлюшку из Капстадена, а сам быстро зашагал к машине, сел за руль и уехал.
Он не раскаивался, хотя, быть может, только что совершил самую большую глупость в жизни.
В зеркале заднего вида он наблюдал, как ирландка встала на ноги и натянула джинсы. Она смотрела в сторону залива. А Герт-Инге вернулся в Копенгаген, припарковался в переулке близ Ратушной площади и вышел прогуляться от магазина «Севен-илевен» до парка Тиволи.
Вернувшись, Герт-Инге включил ноутбук, состряпал письмо, дописал комментарий и отправил журналисту.
Потом снова прошелся до Ратушной площади и купил две сосиски с булкой, кетчупом и горчицей.
Ладонь все еще горела, но это было приятное ощущение.
Андерслёв, ноябрь
Арне единственный проснулся в то утро бодрым.
Эва выглядела хмурой и определенно не была настроена на поцелуи в щечку.
Кроме того, я понял, что вчера она вернулась с прогулки лишь ради разговора с Арне.
– То, что вы выяснили, по-своему впечатляет, но… ничего нам не дает. Так мне кажется. Мы не может сейчас позвонить господину Бергстрёму и сообщить, что подозреваем его в убийстве трех женщин.
– Как минимум трех, – поправил Арне.
Она кивнула:
– Я и сама в этом не уверена, поскольку то, что вы мне здесь предоставили, нельзя считать доказательствами.
Эва Монссон сидела спиной ко мне и обращалась к одному Арне. Она держала чашку обеими руками и время от времени дула на кофе.
– Но Интерпол… – начал Арне.
– Не стоит ждать быстрых результатов.
– А что, если он примется за свое?
– Мы не можем засадить его за решетку на основании всего этого. Я поговорю с начальством и прокурором. Если получится, он инициирует расследование и возглавит его. – Эва стукнула чашкой о стол. – Лично мне больше нечего с вами высиживать. Я еду в участок и передаю материалы в отдел убийств. А там посмотрим.
Я полагал, что если девушка из Южной Африки опознает Бергстрёма, его можно схватить и потащить на допрос. Однако в этом случае раскроется и моя ложь, поскольку Герт-Инге вряд ли удержит язык за зубами. А ведь Бергстрём, если ему верить, знал больше, чем я думал. Угрожающий тон его писем не оставлял в этом сомнений. Оба мы оказались в ситуации, которую Квентин Тарантино называл «мексиканским противостоянием».
Я не был уверен, что совершил преступление, но, вероятно, дело обстояло именно так: «сокрытие улик» – чем не нарушение закона?
В общем, надо действовать. Во-первых, искать оставшихся жертв Бергстрёма. Во-вторых, добраться до него раньше полиции. Но что я ему скажу? Уговорю молчать, когда судья упечет его за решетку на всю оставшуюся жизнь?
Эва уехала в Мальмё, Арне занялся посудой, а я вышел в его кабинет позвонить Бодиль. Она не отвечала, но я улыбался, слушая ее голос в автоответчике.
Я не оставил сообщений.
Вместо этого включил ноутбук и вошел в почту. Первым бросилось в глаза письмо от человека, который «знал больше, чем я думал». Кроме того, объявилась Малин Фрёсен. Ее ответ сводился к фразе: «Вполне возможно, но это случилось так давно».
Сесилия Джонссон была почти уверена. Почти, но не стопроцентно. В конце концов, это всего лишь фотография.
Мария Ханссон не ответила, но я не волновался. Она не походила на человека, который часто проверяет электронную почту.
– Две из них уже отписались, – сообщил я Арне. – Ни одна ничего не может утверждать наверняка. Та, что из Новой Зеландии, больше уверена, чем та, что из Блекинге. Боюсь, всё слишком неопределенно.
Арне сидел за столом и выжидательно смотрел на меня:
– И что ты собираешься делать?
– Точно не знаю, но…
– Но?..
– Не знаю, Арне, по-моему, мне нужно поговорить с Бергстрёмом, встретиться с ним.
– А почему ты не хочешь предоставить это Эве и полиции?
Арне хотел, чтобы я ему открылся, но я боялся лишиться его поддержки. Дураком Арне не был, многое понимал, еще больше предчувствовал. Но даже он не представлял, как много я утаил от Эвы.
Уже в постели я подумал, что должен каким-то образом обезвредить Герта-Инге Бергстрёма. Эта мысль пугала меня, но не отпускала.