– Ты о чем?
– Они запихнули меня в гребаный отель… И это после всего… Куда только не забрасывает судьба в наше время странствующего художника!
Двух бутылок оказалось достаточно, чтобы в нем проснулась прежняя болтливость и склонность к высокопарным словечкам. В то же время почти юношеская свежесть, которая так удивила меня в Истаде, исчезала с каждым глотком. Лицо Томми раскраснелось, припухло, и сам он как будто усох и стал меньше.
Я же, в свою очередь, чувствовал себя бодрее с каждой чашкой кофе, вероятно китайского.
– Но ты ведь заходил в бар? – спросил я.
– Теплый кабак – лучшее, что есть в жизни, – отвечал Томми. – Теплый кабак и женские объятия.
– Ты был там с женщиной.
– Правда? – Он посмотрел с удивлением. – И как она выглядела?
– Невысокая брюнетка – не бог весть что… – Я не стал упоминать, что она была пьяна.
– С большой грудью?
– Не помню.
– Видишь, у тебя тоже чертовы провалы. Тем и хороша тюрьма, что там всегда знаешь, что вокруг тебя происходит.
Томми взял третье пиво. Глаза его заблестели, а лицо расплылось в улыбке. Он наклонился и помахал у меня перед носом указательным пальцем:
– А я вот твою даму помню хорошо…
Правильно, так все говорили.
– Красивая, стильная, элегантная. Как она?
– Мила, – кивнул я.
Томми расхохотался:
– Мила? Я имею в виду, в постели. Молчаливая? Нежная? Или огонь? Она кричит?
– Не знаю, в постель мы не ложились.
Он снова рассмеялся:
– И ты думаешь, я в это поверю?
– Верь во что хочешь.
– А вот если бы я влез на нее, она бы закричала. Даже не сомневайся. Они всегда так делают.
Он не знал, что Кристер Юнсон все мне рассказал.
– Меня больше интересует женщина, которая лежала рядом с тобой, – вздохнул я. – Ты помнишь, что произошло?
Он пересел на диван. Раздался звук, словно он пукнул, и по комнате распространился кисловатый запах.
– Все было замечательно, – сказал Томми и тише добавил: – Китайская еда способствует газообразованию. Может, поэтому у них принято стимулировать отрыжку, чтобы опорожнить желудок после обеда. Ты об этом слышал?
– Давай, Томми, – быстро перебил я. – Что ты помнишь?
Он уже не наливал пиво в стакан, пил из бутылки. Отставив бутылку, Томми потер виски и уставился на журнальный столик перед диваном, словно пытался сосредоточиться.
– Помню клуб, – наконец заговорил он. – «КВ». Должно быть, я перебрал порошка, потому что голова гудела как барабан. Думаю, Кристер Юнсон… Ты ведь знаешь его? Кристер Юнсон был страшно зол на меня. Я чувствовал себя в прекрасной форме, но из гитары не мог извлечь ни звука. И передвигался… будто шел по болоту. – Внезапно Томми замолчал, словно мысль, которую он собирался озвучить, от него ускользнула, но потом нашелся: – Это было как в дурацких старых фильмах. Ты знаешь, о чем я говорю… Все как в тумане, и так странно, и ты не понимаешь ни черта, но все равно смотришь, потому что это единственный фильм в программе на всю неделю.
– Был праздник в холле отеля, – напомнил я. – А потом – непонятно, куда все делись. Некоторые твои собутыльники исчезли, но часть поднялась к тебе, потому что в номере остались бутылки. Кто ушел с тобой, помнишь? – (Он молчал.) – Напрягись, Томми. Ты сам признался, что перебрал, хотя некоторые утверждают, что ты был в полной отключке.
Он загадочно улыбнулся:
– Так ведь… художник – он всегда художник…
– В смысле?
– Сам думай, Свенссон. – Он внезапно ткнул в меня пальцем. – Со мной надо аккуратней, на цыпочках…
– Я думаю о том, что до сих пор никто из них не объявился в полиции. Никто не опознан, никто не дал показаний…
– Стукачи плохо кончают, это я понял в тюрьме, – заметил Санделль.
– Вспомни, Томми, – уговаривал я. – Ты ведь не сидел в тюрьме. Ты весело проводил время в уютном месте, где плетут венки, делают корзины и прочую дребедень, которую я видел на их сайте.
– Но я поклялся. – Томми приложил кулак к сердцу. – Я не стукач.
Моя правая рука сжалась в кулак. Жаль, что я далеко сидел.
– Я помню, как она лежала подо мной. – Он блаженно закатил глаза. – Визжала, как зверек… как поросенок…
Я снова вспомнил Кристера Юнсона и опять сдержался.
– Вряд ли, Томми, – сказал я вместо этого. – Она лежала одетой. И ты тоже.
– Ты точно это знаешь? – Он подозрительно прищурился.
– Я там был, Томми. Не помнишь?
Санделль наморщил лоб, будто крепко задумался, но вскоре его лицо снова просветлело.
– Мне нужно еще пива, – сообщил он. – А может, кое-чего и покрепче.
Он склонил голову набок и заглянул мне в глаза – точь-в-точь ребенок, который выпрашивает у мамы сласти у кассы в супермаркете, хотя до субботы еще далеко.
– Коньячку… Как ты думаешь, у китайца есть коньяк?
– Китайца зовут Чьен, – поправил я. – И коньяк у него есть.
Я знал, что у Чьена имеется коньяк высшего качества, однако попросил самый дешевый. У меня создалось впечатление, что Томми Санделль в скором времени отключится, а значит, тратиться на дорогой нет смысла. Тем более что Томми было все равно.
Так мы просидели весь день. Мне уже казалось, что Санделль засыпает, когда он вздрогнул и уставился на меня выпученными глазами.
– Так это ты меня укутал? – протянул он.
Я выпрямился на стуле, сосредоточился. Что-то новенькое. В той комнате я делал с Томми что угодно, только не укутывал.
– Нет, не я.
Он пристально на меня посмотрел и встряхнулся:
– Нет, тот был крупнее.
– То есть кто-то крупнее меня тебя укутал, ты это хочешь сказать? – подхватил я.
Он тяжело вздохнул и сделал большой глоток из бутылки.
– Ах, я уже не помню, все как в тумане.
– Он что-нибудь говорил? Напрягись, во имя всего святого, Томми!
– Я стараюсь, и вряд ли твой крик мне поможет.
Мне оставалось только удивляться ангельскому терпению Кристера Юнсона. Как только он управлялся с этим взрослым ребенком?
– Давай же, Томми… Что он тебе говорил?
Но Томми Санделль не отвечал. Через пару минут комнату огласил храп.
Чертов идиот!
В этот момент пришла эсэмэска от Кристера Юнсона. У меня еще час, – сообщал он. Я отвернулся от храпевшего Томми Санделля и включил ноутбук. Мое интервью выйдет уже завтра – эксклюзивный материал с фотографией Томми на фоне кружащихся снежинок в Истаде и заголовком: «Жизнь только начинается».