На ручке висела записка: «Просьба не беспокоить».
Внутри горел свет, кто-то храпел.
Довольно громко, но звук напоминал не раскатистое здоровое урчание, а хрипящий, простуженный хрип.
Мне следовало бы вернуться к себе, но вместо этого я приоткрыл дверь и осторожно переступил порог.
На первый взгляд номер ничем не отличался от моего: широкая кровать у стены, гардероб из темного дерева, телевизор такой же сложной конструкции на шкафчике для напитков, два окна с задернутыми гардинами и два кресла с белыми чехлами.
Кажется, здесь был праздник.
На полу валялось не меньше двадцати пивных банок вперемешку с битыми стаканами и пакетами из-под закуски.
На кровати храпел Томми Санделль, лежал на правой половине, ближе к окну.
Рядом спала женщина, и это удивило меня больше всего.
Она укуталась в одеяло и, похоже, даже не сняла платье. И это не та брюнетка, которую Томми обнимал в «Бастарде».
Лишь подойдя ближе, я увидел, что глаза ее открыты и смотрят в потолок.
В этот момент я понял, что она не дышит.
Томми Санделль, известный художник и музыкант, сопит как паровоз на кровати в отеле рядом с одетой мертвой женщиной.
Ее волосы цвета воронова крыла торчали в разные стороны, а из-под короткого жакета выглядывала футболка с изображением, вероятно, Деборы Харрис – я не мог разглядеть ее из-за одеяла.
Я много повидал на своем веку, но зрелище трупа было для меня в новинку.
Тем более вблизи.
В фильмах очевидцы подобных сцен прикладывают пальцы к яремной вене покойника, чтобы проверить пульс, в моем случае такой необходимости не возникло. Несмотря на полное отсутствие опыта, я ни на секунду не усомнился: женщина мертва.
На какое-то время мне показалось, что она смотрит на меня с укоризной, но вскоре стало ясно: это иллюзия, лицо жертвы бесстрастно. Я собрался закрыть ей глаза, но, опомнившись, решил ничего не трогать до прихода полиции.
Об этом, по-видимому, тоже должен позаботиться я?
Или лучше позвонить на ресепшен и сообщить, что в номере их гостиницы лежит труп?
А может, разбудить Томми Санделля?
Неужели он убил ее? Или она умерла от чего-то другого?
Из-за одеяла я не видел, во что одет Томми Санделль, но на полу возле кровати кучей лежало мужское белье, рубашка и брюки. У шкафа валялись два гитарных футляра, один был открыт, и в нем я увидел красный «Гибсон» – слишком хороший инструмент для такого музыканта, как Томми.
Итак, женщина мертва, Томми Санделль спит. «С полицией можно подождать», – рассудил я. И только тут почувствовал, что в комнате стоит невыносимая вонь. Судя по тому, что она доносилась со стороны Томми Санделля, музыкант сходил под себя.
Я прошмыгнул в свой номер за мобильником.
Фотограф из меня не очень, но я как мог снял кровать, затем крупным планом – женщину и Томми Санделля, белье, бутылки и гитару на полу и только потом набрал номер Карла-Эрика Юханссона.
Он был одним из немногих редакторов, кого еще заботило качество текстов, а не только количество кликов под тем или иным материалом на сайте газеты. Карл-Эрик ответил, и я понял, что разбудил его.
Все правильно. Ночью спят все: женщины, мужчины и дети, если, конечно, они не настолько маленькие, чтобы будить по ночам родителей, вынуждая их спорить до хрипоты, кому идти успокаивать малыша. Я не знал, сколько детей и жен было у Томми Санделля. А он, посапывая передо мной на кровати, в свою очередь, понятия не имел о том, кто лежит рядом и кто стоит над ним с мобильником в руке.
– А… и что тебе понадобилось среди ночи? – Карл-Эрик подавил зевок.
– Понимаешь, случилось кое-что…
– Вот, значит, как, – перебил он. – И это не может подождать до завтра?
– Ни за что не угадаешь, откуда я тебе звоню.
– Не буду и пытаться.
– Я стою в гостиничном номере Томми Санделля в Мальмё. Ты, конечно, знаешь, кто это.
– Знаю. И меня должно удивить то, что ты там стоишь? И так уж необходимо сообщать мне об этом посреди ночи? – Судя по всему, Карл-Эрик разозлился не на шутку.
– Удивительное в том, что рядом с Томми лежит мертвая женщина, – пояснил я.
В трубке стало тихо. Я почувствовал, как Карл-Эрик стряхнул с себя остатки сна и сел на кровати.
– Повтори, – произнес он изменившимся голосом.
– Возле Томми Санделля лежит мертвая женщина.
– А он? Жив?
– Спит. Больше мне сказать нечего.
– Давай-ка еще раз, – вздохнул Карл-Эрик. – Но прежде я хотел бы знать, почему ты так странно говоришь? У тебя вата в носу или ты простужен?
– Нос немного опух, ударился о дверь, – объяснил я. – Это я их первый заметил.
На некоторое время повисла тишина, в которой слышалось лишь равномерное посапывание Томми. Потом снова заговорил Карл-Эрик:
– Ты звонил в полицию?
– Нет, решил начать с тебя.
– Это Санделль ее убил?
– Не знаю, он спит. – Теперь настала моя очередь злиться. – Хочешь, разбужу его и спрошу? Его слова можно будет вставить в репортаж.
– Что за чепуху ты несешь?
– Я все заснял на мобильный. Ты знаешь, я завязал со своей работой, но если тебя интересует, так сказать, the full story… [13]
– Я больше не занимаюсь новостями, как тебе известно. Но ради такого случая кое-кому позвоню… Черт возьми, кончай валять дурака, вызывай полицию!
Я завершил разговор и набрал номер участка, после чего разбудил Томми.
Он не имел ни малейшего представления, где находится, тем не менее я записал его лепет – как говорится, «необходимый минимум показаний», – снял сидящим на постели с закрытым ладонями лицом и только после этого снова позволил ему завалиться. Судя по следам белого порошка вокруг носа – такого же опухшего, как и у меня, – пивом Томми не ограничился.
Я спустился в холл и рассказал о случившемся ночному портье, после чего сел в кресло, взял яблоко из вазы на столике и стал ждать полицию.
Туман на улице рассеялся, сменился самым настоящим ливнем. Холодные струи хлестали по камням мостовой, потоками стекали с высоких гостиничных окон.
Нос болел так, что грызть яблоко было почти невозможно. Но оно оказалось на редкость вкусным. «Гренни смит», мой любимый сорт.
Мальмё, октябрь
Наконец появилась полиция – два человека в мокрых форменных пилотках.