И никаких сбоев.

Но тут рухнули все препоны и рогатки, железный занавес грохнулся с лязгом и скрежетом, и поэты, даже те, что страшно опасались, что станет меньше, осторожно пересекли границу.

Не без трепета, так сказать.

С одной стороны, заграница эта манила: витрины там, проститутки в свободном доступе, тряпки, джинсы всяческие…

А с другой…

Ну, вы понимаете… Страшно.

Но все же как-то преодолели, джинсы и проститутки победили: да и русский человек – отчаянный, сами знаете.

Тем паче – русский поэт.

Один мне сам признавался: думаю, ну и фиг с ним! Пусть вообще хоть исчезнет! Зато на мир погляжу! А то этот мой Мухосранск осточертел: одно и то же, одно и то же… Жена его, правда, рыдала: как на войну провожала; всё причитала, что у нее тут только-только расцвет ее женской жизни настал (поэт завязал перед этим месяца за два), а тут опять такая напасть – будет теперь меньше. Но он ее заверил, что лучше меньше, да лучше. Плюс пообещал косметики привезти.

С тем и отправился.

Другой, тоже поэт, особо въедливый, в этой загранице познакомился с тамошними поэтами и как-то так ловко заманил их в баню. Хотя вроде у них не принято: могут подумать типа клеится. Но он заверил их – намеком – что, мол, вообще в прошлом году про такое услышал, что бывает между мужчинами.

И так по-русски, с таким задором, с обезоруживающей улыбкой Гагарина, прокричал:

– Пойдем (говорит им) в баню! Русские поэты всегда, как только познакомятся, всех сразу приглашают в баню! Пушкин постоянно всех в баню звал, прямо с утра – едва кофию напьется, нервничать начинает: не опоздали бы его друзья-поэты в баню. Любой пушкинист вам это подтвердит, мол… Не говоря уже о Лермонтове: он и стрелялся-то оттого, что этот Мартынов зачем-то тоже пришел в одну с ним парную, не будучи поэтом. Мандельштам и Пастернак, хотя они условно русские, вообще из бани не вылезали… Ну и тэ дэ…

Ну, те и поверили.

И пошли.

Этот, который въедливый, сильно опасался, что тот, который и раньше все время туда-сюда, по заграницам, наврал, что в России у него больше. Ну а смотреть в бане, у кого там как, неловко все же, еще че подумают…

И потом баня не бордель все же, сами понимаете: что там больше-меньше в спокойном состоянии, черт его разберет.

Ну, и этот поэт так и не понял ничего.

Вернулся в Россию в полном недоумении.

И сам запутался: ощупывал себя, в зеркало пялился. Один раз жена его за этим занятием застала и по своей мещанской ограниченности разрыдалась.

В общем, вопрос так и остался открытым: больше или меньше, так никто и не понял.

…С тех пор поэты всё ездят туда-сюда и уже вроде как и не боятся: вроде все на месте, ни больше ни меньше.

Но того поэта, который первым взял на себя эту миссию – отмерить, где у кого больше или там меньше, уважать не перестали.

Все же это был подвиг: взять и поехать в заграницу эту проклятую второй раз, зная, что там будет меньше.

И – не испугаться.

Злые языки утверждают, что это никакой не подвиг, а просто там джинсы дешевле и вообще…

Но мы-то знаем, что это не так.

Что поэт себя буквально на алтарь истины положил (клал – слово некрасивое какое-то) – чтобы потом сказать с полным пониманием великой миссии Поэта и Гражданина:

У ПОЭТА в России – БОЛЬШЕ!

И я прошу злопыхателей и пр. не беспокоить!

Истина воссияла.

В России – больше.

И точка.

Псевдоним

…Был у меня в одной газетенке такой псевдоним – Маня Небесная.

Колонку им писала.

На «аватаре» там была старуха лет так девяноста: страшная, старая и стервозная.

Многие мне пересказывали эти колонки и говорили:

– Во бабка сволочь!

А я отвечала:

– И где они ее откопали?

А они тогда говорили:

– Но бабка иногда в тему жжот… Хотя сволочь однозначно.

Сухой закон для кенгуру

Я как-то сказала маме:

– Байки писать выгодно: вот в Австралию пригласили.

Мама – тут же:

– Может, они думают, что ты сумчатая?

– В своем роде: я могу свободно пронести бутылку водки на себе.

– Так кенгуру водку на себе проносят?

– Ну да, австралийцы их научили, когда там сухой закон свирепствовал.

Смех без причины

Как-то после вечера в кафе, где я читаю свои байки, я похвасталась маме, что все сильно смеялись.

А мама и говорит:

– Ну не такая уж ты и толстая, чтобы все время смеяться. Посмеялись немного, и хватит.

– Да они не над толщиной!

– А над чем? А, у тебя чулок поехал – стрелка, смотри. Ну, над этим тоже вроде долго не будешь смеяться. Так, хохотнул, и всё.

– Мама! Они смеялись над моими рассказами!

– Да? Вот это удивительно. Людям вообще палец покажи – и они хохочут.

Не продается вдохновенье

Как-то мне за мои байки предложили деньги.

Я хотела закричать: не продамся!

Но тут вошла мама и спросила меня с коварной ухмылкой:

– А за квартиру-то три месяца не плочено!

И я скорбно согласилась:

– Хорошо, пусть покупают… меня…

Мама говорит, что у меня был вид элитной проститутки, которую из-за возраста выгнали зарабатывать на улицу.

Король и шут

Один интеллектуал и очень талантливый человек написал мне в чате, что мои байки лучше, чем мои статьи про кино.

Мама – тут же:

– Допрыгалась?

Вспомнилось, как мой друг, тоже жутко умный, спросил меня, кем бы мне хотелось быть – шутом или королем?