– В туалете, наверно, Фоменку лучше, – предположила я.

Сосед не обиделся, а неожиданно согласился:

– Ну да. Способствует. А от твоей точно запор будет.

На этих словах в кухню зашел мой кот Марсик и почему-то свирепо посмотрел на соседа.

– Не укусит? – боязливо подвинулся сосед.

– Нет, – сказала мама, до того молчавшая. – Но наделать может (что неправда, но соседа мама этого недолюбливает).

– Чего наделать? – испуганно спросил сосед.

– Делов, – сказала я. – Разных. Он Фоменку почитывает.

– Да ну? – в ужасе спросил сосед.

– Диля ему зачитывает самые интересные куски, – сказала мама. – Про Рим и Москву.

– Вот видите! – торжествующе сказал сосед. – Что я говорил! Фоменко – сила!

– Почти как пурген, – фыркнула мама.

Сосед опять совсем не обиделся и говорит:

– А то!

И пошел к выходу.

Марсик его проводил – но не как дорогого гостя, а типа выпроводил.

– За тебя обиделся, – сказала мама.

– Просто ему Фоменко не нравится.

– Видимо, – подытожила мама.

О вреде чтения

Бабыра вот тоже, когда ей мама похвасталась, что у меня книжка вышла, решила, что я написала руководство какое-то. Типо методичку.

Так и сказала:

– Я, говорит, тоже писала в молодости методички – как макулатуру комсомольцам собирать.

– А че ее собирать-то? – сказала мама. – У нас в подъезде лежит выброшенных сто томов Донцовой – вот комсомольцам и подспорье.

– Ну да, – согласилась Бабыра. – Один как-то принес собрание сочинений Ленина, разрозненные тома без обложки – хотел под шумок сдать как макулатуру.

– И?

– Из комсомола поперли.

– Так ведь и правда это была макулатура, – задумчиво сказала мама.

Верный ленинец Бабыра почему-то не обиделась и говорит:

– А кто его знает – макулатура или не макулатура? Никто ведь не читал это собрание.

– Почему? – возразила мама. – Один наш знакомый, доктор марксизма-ленинизма, прочитал всё – от корки до корки.

– И что потом с ним было?

– Жена в дурдом сдала. Как раз когда он последний том добивал, и его сразу приняли. Хотя там тоже конкурс типа тендер. Кто кого безумнее.

Бабыра перекрестилась:

– Я ж говорю, читать вредно.

– Зато писать полезно, – сказала мама. – Диля спокойнее стала – сидит себе тихо и что-то там пишет. Меньше ругается.

– Ленин тоже все время что-то писал, – неожиданно сказала Бабыра. – А потом сделал революцию. Войну дворцам и мир хижинам объявил.

Тут даже мама застыла с открытым ртом.

Дерсу Узала и Ким Ки Дук

Готовя этот том (что вы в руках держите), встретилась с редакторшей – новой уже, тоже молодой и красивой.

Редакторша (раньше она меня не видела) говорит мне:

– Ой, а вы ничего себе так. Даже вблизи.

– ?!

– Слишком много рассказов про толщину и что вы – вылитый Дерсу Узала.

– Мне еще говорили, что я похожа на Ким Ки Дука, когда без косметики.

– Кто без косметики – Ким Ки Дук?

– Ага. Совсем перестал краситься: из благородства. Чтобы я на его фоне лучше выглядела.

– У нас с вами всего полтора часа: на троллинг нет времени.

– Ладно, ладно, молчу.

Графоман

Ехала в такси.

Ругала власть.

Таксист спросил, не депутат ли я (???).

Потом сказал, что если я такая умная, могла бы создать рабочие места.

Я сказала, что создала.

Для корректоров, редакторов и художников.

– А вы кто? – спросил таксист.

– Графоман, – говорю.

– А че они тогда с вами носятся?

– Сама удивляюсь.

– Вот видите, а вы ругаете власть – а ведь наша власть даже графоманам, таким как вы, помогает.

Ну, я и развела руками.

Человек – это звучит гордо

Один мой молодой алма-атинский родственник, типа троюродный брат, похвастался своему дяде-аксакалу, что я типа писатель.

Аксакал затребовал подтверждения.

Брат дал аксакалу мою книжку.

Аксакал был потрясен, сказав, что не ожидал, что в Москве смеются над такой чепухой.

Но поскольку аксакал ценит Горького, брат ему сказал, что вот, мол, Диля тоже ведь пишет про «босяков».

Аксакал произнес задумчиво:

– Горький сказал, что человек звучит гордо, а у Дили человек звучит как-то так не очень гордо. Можно сказать, совсем даже и не гордо…

Брат ему возразил, что, мол, с тех пор как человек звучал гордо, босяки в России сильно изменились.

Тогда аксакал сказал задумчиво:

– Они и в Казахстане изменились.

– Ну, вот видите! – сказал брат.

– Но не до такой же степени! – возразил аксакал.

Два рассказа о литкритике Василии

I. Литературные чтения

Этим летом мама попала в больницу, и я ее каждый день навещала. А во дворе больницы есть курилка, где мужики заседают – кто с поломанной ногой, кто с рукой, а кто и с головой забинтованной. И вот, разговорившись с ними, я пообещала им назавтра принести свои рассказы (книжка тогда еще не вышла): вслух почитать.

На следующий день, как и обещала, захожу со своими листочками в палату на семь человек, а там всего один остался – с сильным переломом, и около него мамаша его сидит.

– А где (говорю) мои слушатели?

– Выперли их всех (сказал он мрачно).

И тут, с опаской взглянув на мамашу, произнес осторожно:

– В смысле выписали…

Мамаша замахнулась на своего сына-инвалида и говорит:

– Выписали, ага. Как же. Выперли за пьянку! У, ирод! (Она опять замахнулась на сына.)