Возвращаться в пастою в темноте не имело смысла, тем более что скоро должен был наступить рассвет. Правильнее было подождать его у костра, который развели убитые гуабонги. На том и порешили. Когда от первых лучей Ярка засветились верхушки деревьев, Ллой дал команду своим отправляться в обратный путь. Прежде он бережно закрыл ветками мёртвое тело сабая. Ула выглядела очень уставшей, и нести на руках Нъяма, да ещё его игрушку ей было тяжело – Ллой это заметил. Он передал элои патруг, а своего обри посадил на плечо, от чего тот был в восторге, боевая же дубина оставалась в его могучей руке. Мёртвая голова покоилась на коленях малыша. Путь назад был знаком гуабонгу – он, как и любой представитель его племени, как и каждый апшелок, прекрасно ориентировался в лесу. Сытые сабаи весело бежали рядом. Они уже забыли о потере своего сородича. Когда Ярк стоял в зените, острый слух Ллоя впереди засёк какое-то движение. Он спустил Нъяма на землю и отстранил его и Улу себе за спину, при этом патруг опять перекочевал в его ладонь. Поднятая вверх рука говорила всем, кто с ним, и сабаям тоже, чтобы затихли. А звери и так уже насторожились. Неожиданно Локо и Джу резко рванулись вперёд и скрылись в кустарнике, за ними все их обри. Ллой медленно двинулся к толстому стволу дерева и поманил за собой свою вару. Укрытие позволяло им всем троим остаться незамеченными для тех, кто впереди. Шорох усиливался, однако рычания сабаев слышно не было. Гуабонг расправил плечи, приподнял до их уровня дубину с патругом, и приготовился защищать свою хлою от того, кто бы там ни был впереди. Ула прижала к бедру Нъяма и прикрыла ему рот ладонью. Кто-то пока невидимый приближался, и был он явно не один. Челюсти Ллоя сжались, и мышцы напряглись. Он в очередной раз выглянул из-за дерева, и первым, кого он увидел, был Локо. Сабай выскочил из кустарника и бросился к нему, за ним Джу и следом весь выводок. Поведение зверей было странным, и на какое-то время сбило гуабонга с толку. Всё прояснилось, когда из листвы показалась голова Эйка. Гур бросил взгляд на сабаев у дерева. Он сразу заметил выглядывавшего из– за ствола Ллоя, от чего его заросшее лицо расплылось в улыбке. Ллой глубоко вздохнул и снял с себя напряжение. За Эйком следом показались ещё гуры, и среди них Холдон с Мбиром. Все они были рады увидеть гуабонга живым, хотя и с глубокими ранами на груди. Когда же из-за дерева показалась Ула со своим обри, все они начали выкрикивать хвалу Маре. Мбир присел и расставил в стороны руки, а Нъям со своим трофеем бросился к нему в объятья. Потискав малыша, старый охотник взял из его рук за волосы голову Оуна и рассмотрел её внимательно, потом высоко поднял над собой.
– Гуабонг! – заключил он, хотя и так все это прекрасно видели. – Этот паршивый лай похитил Улу и Нъяма?
Вопрос был обращён к Ллою, но на него ответила Ула:
– Этот гуабонг был не один, их было много, мой бакар убил всех. Хой Маре! Ему помогли наши сабаи. Хой Маре! Хой!
– Голова эта Оуна – так его звали, я знал его когда-то, – пояснил гурам Ллой.
– Что я говорил! – выкрикнул Холдон. – Ллой настоящий сабай! Он убил наших злейших врагов! Мара будет довольна!
– Ллой – сабай! – раздался дружный возглас гуров.
Охотники окружили гуабонга и начали похлопывать его по плечам. Тот скупо улыбался им и покачивал головой.
Весь обратный путь Нъям сидел на руках Мбира, и лицо старого охотника сияло счастьем. Ула шагала рядом с Ллоем, крепко держа его мускулистую руку.
Уже в пастои Холдон объявил гурам своё предложение, которое прозвучало, как твёрдое решение.
– Времена теперь голодные, – констатировал он. – Гуабонги забираются в наши леса и охотятся на наших вар и юбуров – для таких грязных лаев эта добыча доступней лабса, маунта или у-рыка. Она доступней даже эселей. Отныне вары будут уходить в лес только вместе с кем-нибудь из гуров. Кто думает не так?
Охотники промолчали, а это значило, что все они согласны. Холдон объявил решение всему роду.
Когда Ллой вернулся на своё место, Нъям перекатывал голову Оуна от себя к Сее и весело хохотал при этом. Ула в это время рассказывала своей ётэ, о том, что с ней приключилось, отчаянно жестикулируя. Рядом с Ллоем встал Мбир, он положил руку на плечо гуабонга и стал вместе с ним с умилением смотреть на вар и резвящегося малыша Нъяма. Оба они в эти минуты испытывали одни и те же чувства, и их связь крепла.
Едва не лишившись элои и обри разом, Ллой стал трепетнее относиться к ним, оборвалась в нём какая-то очередная жила из тех, что удерживали внутри него вместе с остальными качествами жестокость и безразличие к чужим жизням. Он менялся, и сам поражался собственным переменам, и страшился их. Однако перемены эти были ему приятны.
После очередной встряски жизнь в роду сабаев потекла своим чередом. Очищенный от плоти череп Оуна пополнил ряд трофеев апшелоков в проходе, ведущем к подземному озеру. Ярк становился сильней, и на далёкую белую полосу, едва возвышавшуюся над горизонтом, уже никто не обращал внимания. Чувствовалось возбуждение в роду, особенно среди гуров. Ллой не мог не заметить этого возбуждения. Всё чаще сородичи подходили в живой стене и любовались ею. Гуабонг тоже подходил к ней со своей хлоей, и тогда Ула показывала маленькому Нъяму его одера, запечатлённого искусной рукой Дейба на камне. Ллой уже привык к какой-то тайне, существовавшей в роду сабаев, к тайне, которую от него все скрывали, поэтому не задавал больше вопросов, тем более, что на них ни разу до этого не получил вразумительного ответа. Мбир как-то сам ему сказал, что наступает великий день, но что это за день, старый охотник уточнять не стал.
И вот однажды в самый разгар благани, когда Ярк стоял высоко в небе, Мбир велел Ллою нанести на лицо цветные ритуальные полосы, и своё собственное лицо разукрасил тоже. По его словам, день, о котором он говорил, и которого все ждали, настал. Последующее за ритуальной раскраской событие гуабонга поразило – он увидел огромного странного сабая, передвигавшегося вразвалку в направлении аяка из тёмного дальнего конца пастои в сопровождении Дейба. Все члены рода столпились в центре пастои. Гуры и вары с детьми стояли вперемешку, но каждый рядом с членами своей хлои. На лицах апшелоков был начертан благоговейный трепет, и его не могла скрыть даже ритуальная раскраска. Из-за спины сабая выбежал взрослый юбур с потемневшим от времени черепом в одной руке и с костью в другой. Костью этой он начал отчаянно стучать по черепу, выбивая монотонный ритм, подчинённый шагам двуногого зверя. И только когда странная фигура вышла из полумрака, и её осветило пламя аяка, Ллой разобрал, наконец, что это вовсе не сабай, а апшелок, наряженный в его шкуру, и вскоре даже понял, что зверя изображает ни кто иной, как сам Холдон. Шагая, зверь переваливался с ноги на ногу в такт монотонным звукам, и постепенно все члены рода начали раскачиваться из стороны в сторону. Эти колебательные движения всё усиливались и усиливались. Апшелоки начали рассредоточиваться вокруг аяка, образуя тесное кольцо, в центр которого они пропустили ряженого. Ллой тоже поддался постепенно всеобщему трансу, который охватил его сородичей. Рядом с ним по одну руку с закрытыми глазами раскачивалась Ула, по другую Мбир с Сеей. Нъям не понимал пока странного состояния взрослых. Он держался около своей ётэ, крепко ухватив её за ногу, и с любопытством смотрел на действо. А действо тем временем входило в свою высшую стадию. Раскачивание из стороны в сторону тела Холдона под шкурой сабая стало особенно сильным. Ритм постепенно ускорялся, а вместе с ним и колебательные движения тел апшелоков. Ллой уже не видел всей этой картины. Охваченный всеобщим экстазом, все движения он делал машинально, и был в эти минуты очень далеко от пастои, в которой находился. Он видел сейчас размытые фигуры своих давно ушедших в уединение сородичей из рода маунта. Некоторых из них он видел в последний раз ещё, когда был малолетним юбуром, и вот теперь они маячили перед ним и что-то пытались сказать, но слова их были неразборчивы. Откуда-то издалека донёсся стройный хор голосов, повторявших одно и то же: – Хой Маре! Хой Маре!