Алли икнула и засмеялась. Сабин – нет, мама – отомстит за нее жестоко.
– Прости меня. Прости, прости, прости. Пожалуйста.
– Пф. – В мгновение ока ее гнев сменился тревогой. – Кто тебя обидел, детка?
Росс?
Алли сунула руку ей в ладонь и положила голову на плечо.
– Я сама себя обидела. Я – мой самый худший враг.
Сабин погладила ее по голове.
– Расскажи мне.
С кем еще она могла об этом поговорить? Только с мамой.
– Между нами что-то есть, – начала она. – Нечто серьезное. Я люблю его и думаю, он тоже меня любит.
– Начало неплохое.
Алли рассеянно глянула в иллюминатор и осознала, что они уже в воздухе.
– Это безумие. Мы знаем друг друга так недолго, но он предложил… предложил продолжение.
– Молодец. И как это сделать?
Алли отстегнула ремень и подобрала ноги под себя.
– Не знаю. Я не дала ему договорить. Сказала, все, что я люблю, находится в Женеве, и я никогда не пожертвую ради него своей карьерой.
– L’imbecile [9] , – заметила Сабин, хотя и ласково.
– Я знаю. Я боюсь. Я всю жизнь боюсь.
– Чего?
Как это выговорить?
– Что останусь одна. Полюблю кого-нибудь и потеряю его. Быть нежеланной. Но больше всего остаться одной. Это очень страшно, но…
– Но?
– Но едва ли не больше я боюсь быть с ним. А он думает, что я его не люблю. Я его не переубедила.
– Ты его не переубедила?
– М-м-м.
– Тогда могу только повторить, ты идиотка. – Сабин с любовью улыбнулась. – Хочешь, развернем самолет?
– Что? Зачем?
– Ну не знаю. Вернешься к нему и скажешь правду.
Алли устала бояться, но храбрости пока не хватало. Ей нужно время, чтобы все обдумать.
– Это было бы слишком легко. И не знаю, поверит ли он мне. Я думаю, мне нужно немного времени.
– Для чего?
Несмотря на боль в сердце, Алли чуть улыбнулась.
– Чтобы научиться быть хорошей дочерью, подругой, возлюбленной. Мне нужно больше слушать людей, попробовать овладеть своими страхами. Мне нужно время, мама.
Впервые она назвала Сабин мамой, и это слово оказалось таким сладким.
Судя по тому, как у Сабин задрожали губы, она тоже была растрогана.
– Если будешь слишком долго думать, рискуешь потерять его, ma petite.
– Я знаю. Но он заслуживает большего, чем полчеловека, который живет в постоянном страхе. Я вернусь к нему сильной и уверенной.
Сабин долго молчала.
– Я так горжусь тобой, очень-очень, – сказала она наконец.
– Спасибо. А теперь сделай, пожалуйста, так, чтобы мне не было больно.
Сабин пожала плечом. Очень по-галльски.
– Боль – это доказательство того, что ты способна любить. Гордись ею.
– Какой отстой, – неэлегантно заметила Алли.
Люк вставил CD в систему, и на экране замелькали кадры рекламы. Алли стояла позади всех, ее сердце готово было выпрыгнуть из груди.
Камера любила Росса. Она запечатлела и его природную харизму, и любовь к жизни. Норм проделал отличную работу, включив в рекламу безумные сценки из жизни сотрудников первого этажа РБМ, и все согласились с тем, что новую линию нужно назвать «Win!». Росс на вершине Столовой горы на закате. Росс на своем «Дукати». Каждый эпизод заставлял людей хотеть жить той же жизнью, что и он, носить такую же одежду. Словом, походить на него.
Или, в случае с женщинами, быть с ним.
«Миссия выполнена», – подумала Алли. Она находилась в Женеве уже неделю, и все это время ей казалось, что половина мозга и половина сердца остались в Кейптауне. Теперь на экране стали появляться фотографии. На одной из них Росс сидел на диване в своем кабинете и улыбался ей. Это было как раз после того, как он сказал ей, что нужно учиться доверять своим людям.
Алли распечатала этот снимок и держала его на столике у кровати. Она провела много часов без сна, просто глядя на него.
Но она не хотела всю жизнь смотреть на фотографию, когда можно смотреть на живого человека. Не хотела вспоминать его руки и губы. Ей было необходимо чувствовать их на самом деле.
Господи, она хотела жить… с ним.
Экран погас. Ее обнимали, целовали в щеки, поздравляли. Она едва слышала это.
– Я увольняюсь, – вдруг тихо сказала она. И повторила, чуть громче: – Я увольняюсь.
Люк обернулся. Разговоры сразу стихли.
– Что ты сказала?
Алли вскинула руки.
– Мне очень жаль. Очень. После всего, что вы для меня сделали. Я очень благодарна, и за работу, и за повышение, но больше не могу. Я знаю, это ужасно, время самое неподходящее, и вы все меня возненавидите, но мне нужно вернуться в Кейптаун. Я должна быть там.
Люк выступил вперед. Алли хотела заговорить снова, но он прервал ее:
– Замолчи, детка.
Она сморгнула слезы. Люк повернулся к отцу и Патрику:
– Вы оба должны мне по сотне. Она не продержалась и двух недель.
Джастин и Патрик полезли за бумажниками. До Алли вдруг дошло.
– Вы что, спорили на меня?
– Конечно. – Патрик взлохматил ей волосы.
– Как вам не стыдно! – с укоризной сказала Сабин. – Поросята.
Джастин ухмыльнулся:
– Ты тоже не невинный ангел, моя дорогая. У нас было еще одно пари.
– Et tu? [10] – ужаснулась Алли.
Сабин пожала плечами и усмехнулась:
– Мы все знали, что ты вернешься в Кейптаун, как только перестанешь упрямиться и поймешь, что тебе нужна не только карьера.
Люк, улыбаясь, засовывал в бумажник деньги.
– Насчет моей работы…
Он пожал плечами:
– Не вижу, почему бы тебе не работать из Кейптауна. Будешь приезжать сюда на недельку каждые полтора месяца или около того. У тебя прекрасная, талантливая, слаженная команда, пора начинать действительно зарабатывать те огромные деньги, что мы им платим. Создавай образы, направления и передавай им. Выбирай проекты, в которых хочешь участвовать. Управляй, делегируй полномочия, советуй. – Люк ухмыльнулся. – Чем, по-твоему, я занимаюсь целыми днями?
– Сидишь в Интернете и болтаешь со своими глупыми телками, – буркнул Патрик. – Хочу подчеркнуть, что я, будучи дизайнером, единственный, кто здесь вообще работает.