– Широкоэкранное?
– Да, – говорю.
– А, – говорит. – Значит, у нас тут не покажут.
– Оно еще дня три будет идти, не меньше.
– Может, приедем с Дуськой… Но не знаю.
– Приезжайте, – говорю. – Назад вас отвезу. Втроем поместимся на мотоцикле.
– Не знаю, – говорит. – Сено начнем косить… Может, уж завтра. Если, конечно, папка до утра проспится.
– А чё он, выпил?
– Да уж неделю, – говорит, – не просыхает. Сегодня вовсе – именины.
– А. Ты Петровна? Или Павловна? – спрашиваю.
– Петровна, – отвечает. – И ноги ему на войне как раз в этот день, в Петров, оторвало.
– Он чё, безногий?
– Да… Я с ним не буду больше разговаривать… То уж не пьет, не пьет, а то уж…
Мышь летучая мелькает. Как привидение. Только не в белом. Ладно, маленькой ее Природа сотворила. Будь бы с коня, она тут пролети-ка. Вспомнив про муравьев-охранников, про мышь подумал вдруг. Чтобы не думать о другом – о чем-то, в облако как будто скрытом.
Собаки лают. В разных углах. Я их, скорей всего, встревожил. Далеко где-то окно светится во мраке. Рыжее. От лампы керосиновой. Нет электричества в Черкассах. Дизель-то есть, наверное, – солярку экономят.
Кемь шумит на перекате где-то – тихо так – доносится издалека.
Где-то удод кричит, в какой-то мочажине.
Над воротами – надвратица тесовая двускатная с резным карнизом. Капает с нее. Между нами.
Раскрыл я полы плаща.
– Подходи, – говорю. Дрожит у меня голос – предатель. Еще и уши, как у Рыжего, не покраснели ли? Тогда совсем уж. Сам на себя смотрю теперь – как на другого, постороннего.
Стоит Таня на месте, не приближается.
Сделал шаг, подступил к ней, полами плаща укрыл ее с боков. Осмелился. Лицом к ней, к Тане, но гляжу при этом на ворота – как не заблеять бы, дошел уж.
– А он, безногий-то, чё, косит? – спрашиваю.
– Косить не косит, – говорит Таня, – но на покос с нами ездит.
– Зачем тогда?
– Литовки нам срезает да за костром следит, чай кипятит, обед готовит. Ну, иногда немного и покосит. Устает быстро, – говорит Таня. – Протезы нехорошие… тело кровянится под ними.
– А ходит-то?.. Как до покоса добирается?
– Мама нас всех на мотоцикле туда возит.
– Какой у вас?
– «Урал».
– Ого.
– И я на нем умею ездить.
– Чё, за рулем?!
– Ну да.
– А далеко покос у вас?
– Да нет, не очень. И на тележке больше он… не на протезах.
Рядом Таня. Совсем. Не вижу глаз ее. Бровь ее чувствую щекой. И ресницы – когда, моргая, на подбородке ими чертит что-то мне, как кисточкой. Запах ее волос и кожи – как от земли и от тайги весной шалый зверь, переживший зиму, – втягиваю.
– Мне маму, – говорит, – жалко. Не из-за себя.
– Понятно, – говорю. И задыхаюсь. От неизвестного доныне.
Дышет Таня мне в горло, а мне его как будто перехватывает: сглотнуть пытаюсь – не могу.
– А расскажи, кино про что? Любовное? – спрашивает Таня.
– Ой, его долго пересказывать.
– А ты торопишься?
– Лучше смотреть. Да нет, не тороплюсь.
– О чем?
– Про короля и Анжелику.
– Ну, это ясно. По названию.
Зарычала в ограде собака, цепью загремела.
– Это Соболь, – говорит Таня. – Свои, Соболь, спи.
Затих Соболь, перестал греметь цепью: сразу уснул, наверное, повиновался.
– Старый?
– Старый. Мой ровесник.
– Смешно, – говорю.
– Что смешно?
– Ты же не старая, а он – ровесник.
Что сказал, и сам не знаю. Глупый, так про меня, наверное, подумает. Раньше бы было все равно мне.
– А ты видела, – спрашиваю, – «Анжелику, маркизу ангелов»?
– Нет, – говорит.
– Ну, – говорю. – Во Франции дело было. В каком-то веке. Не сейчас. Король Людовик. И маркиза Анжелика. Ничего вроде, красивая. Но мне такие не нравятся… другие.
– Как кто?
– Из наших?.. Как Варлей.
– А из не наших?
– Пола Ракса.
– А я такую и не знаю.
– А ты похожа на нее.
– Да?.. Интересно.
– Ты, – говорю, – «Ноктюрн», кино было, не видела?
– Нет, – говорит.
– А – «Зося»?
– Да.
– Ну, вот.
– Не знаю чё-то, сходства не заметила… Ну и?..
– Что?.. А, про Анжелику… Ну, в общем, так… Муж ее погибает на войне. Она едет жить в его имение. Король крутит с мадам де Монтеспан, но влюблен при этом в Анжелику. И тут приезжает во Францию какой-то важный турок, с которым Людовику надо обязательно заключить выгодный договор. Дипломаты его сделать этого не могут, и король хочет послать к турку Анжелику. Та соглашается помочь королю и прибывает в Версаль. Мадам де Монтеспан думает, что Анжелика собралась увести у нее Людовика. Тот возвращает Анжелике в Париже дом ее первого, будто бы казненного им когда-то мужа. Турок, увидев Анжелику, втюривается в нее по уши и пытается ее… это… но она сопротивляется. На помощь ей приходит неизвестный разбойник, который оказывается венгерским принцем. Анжелика втрескивается в разбойника и становится его любовницей. Король в гневе. И понятно. Потом турок просит короля подарить ему Анжелику. Тот отказывает, намекая, что у них с Анжеликой вроде как шуры-муры. Хотя это и неправда. Ревнивая мадам де Монтеспан пытается отравить Анжелику, но у нее это не получается. Потом оказывается, что бывший, первый муж Анжелики живой, и она собирается его отыскать.
– И все?
– Ну, в этой серии вроде и все.
– Интересно, – говорит Таня.
– Интересно, – говорю я.
Коротко пересказываю ей, Тане, и «Анжелику, маркизу ангелов». Несет меня – подвираю. Рыжий бы отдыхал. Не к добру вспомнил.
Внимательно Таня слушает. С ноги на ногу переминается. И я. Часто встречаемся коленями. Делаю вид, не замечаю будто этого. А сам движение ее ловлю любое, и вздох – конечно. Как не похоже это на меня.
Пересказываю Тане фильм, а сам лицом склоняюсь ниже – как бы случайно – к губам ее хочу приблизиться губами. Рядом они. Но прикоснуться к ним не смею.
И колотить меня вдруг начинает – как больного. Больной, наверное, и есть – так расхворался.