После отъезда отца с Эскиным произошло что-то странное.
С одной стороны, он захотел разорвать все отношения с Соней и выгнать ее вместе с Глебом из квартиры.
Она уже даже не интересовала его как женщина, а с другой стороны, он вдруг неожиданно для самого себя воспылал к ней такой фантастической страстью, что каждую ночь, проведенную с Соней орал как резанный от наслаждения. Эскин даже и не подозревал, что наслаждение может иметь такую убийственную силу.
Вся его прилежность к занятиям куда-то испарилась, а сам он уже еле-еле волочил свои ноги. По улицам он ходил весьма дрожащей походкой, было ощущение, что кто-то невидимый измывается над ним.
После каждой такой безумной ночи, Эскин чувствовал такую усталость, что опять стал пропускать занятия в Академии. Еще он очень сильно похудел, и сокурсники стали часто замечать в его глазах какой-то подозрительный блеск.
Иван Иванович Секин даже как-то раз поинтересовался, не принимает ли Эскин наркотики. Эскин чувствовал, что с ним происходит что-то неладное, но никак не мог себе этого объяснить.
Когда он выразил по-настоящему свое беспокойство Секину, тот посоветовал сходить в церковь и покаяться какому-нибудь попу, что Эскин и сделал после занятий. Батюшка очень внимательно выслушал Эскина и посоветовал во время греховных побуждений натирать свое исчадное место луком или чесноком.
Эскин тут же поспешил последовать совету батюшки, но боль, ощущаемая его удом, была настолько нестерпимой, что он разбил головой стеклянную полку перед зеркалом в ванной и около часа обливал свой уд прохладной водой, издавая при этом самые ужасные крики.
– Ну и батюшка, ну и сукин сын, – орал от ожога Эскин.
Почему-то в этот момент его посетила мысль отрезать свой уд, чтобы больше никогда не мучаться! Но все же разум взял верх над болезненной плотью.
Соня, услышав дикие крики Эскина, стала вслух возмущаться безнравственным поведением Эскина.
– Тебе что, меня мало? – кричала она за дверью.
Она почему-то подумала, что Эскин тоже занимается в ванной мастурбацией, а когда еще увидела разбитую полочку в ванной, еще больше уверилась в своей правоте.
Вместе с тем, чрезмерно сильное половое влечение Эскина действительно стало несколько снижаться после натирания уда луком, и бедный Эскин даже наполнился какой-то христианской благодарностью к батюшке, хотя на самом деле это натирание просто совпало по времени с уменьшением дозы лечебного настоя, подливаемого Соней в кофе Эскину.
Однако, снижение Соней дозы слабительного, даваемого Глебу, нисколько не помогло!
Она уж совсем перестала давать ему слабительное, но, по-видимому, желудок и кишечник Глеба были так расстроены, что несчастный Глеб продолжал свое долгое сидение в туалете. И утром, и вечером он вместо чая пил настой дубовой коры, но вся пища, употребляемая им, продолжала превращаться в понос.
Вскоре Соня, испытывая безумную неудовлетворенность от долгого нахождения Глеба в туалете, стала на время его сидений укладываться в кровать с Эскиным. Эскин пытался как-то воспротивиться, но собственное вожделение брало верх над его разумом. Однажды проскользнув в нее, он ее тело ощущал уже как прекрасный обед, полный невиданных сладостей.
Однажды Соня предложила ему избавиться от Глеба, то есть выгнать и остаться вдвоем. Свое желание она объяснила ему, прежде всего своей брезгливостью.
От Глеба неприятно пахло, а потом после своих сидений в туалете, он был весь такой измученный, что даже не мог принять душ. А потом как мужчина он все меньше и меньше уделял внимания Соне. И все же мысль избавиться от Глеба не очень обрадовала Эскина.
За это время он как-то успел к нему привыкнуть, а потом эти постоянные соития с Соней стали его утомлять.
Конечно, он был возбужден, конечно, конечно, он чувствовал себя мужчиной, но он стал уставать и чувствовать, как все это настойчиво отражается на его учебе. Когда он сказал об этом Соне, она только рассмеялась.
– Профессором что ли решил стать? – спросила она.
– Ну, почему профессором, просто пора уже задуматься о будущей карьере, – беспокойно вздохнул Эскин.
«Надо опять увеличить дозу», – вздохнула, подумав, Соня.
– Да и Глеб совсем неплохой парень, – вздохнул Эскин, с опаской поглядывая в сторону коридора. Глеб в эту минуту опять заседал в туалете, чтобы не чувствовать себя идиотом, он приделал полку для мольберта на двери туалета, и теперь рисовал свои картины, сидя на унитазе.
– А потом его не видно и не слышно, – стал защищать Глеба Эскин.
– Конечно, не видно и не слышно, если он большую часть суток проводит в туалете, – усмехнулась Соня.
– Но он же больной, что теперь поделаешь, – почесал затылок Эскин, – и мы когда-нибудь тоже заболеем.
– А лично мне кажется, что он просто свихнулся, – сердито отозвалась Соня, – и слабительные таблетки он уже давно не принимает! – случайно проговорилась она.
– А он, что, употреблял слабительные?! – удивился Эскин.
– Да, когда у него были запоры, но это было очень давно, – улыбнулась она и снова, ухватив Эскина за обнаженный уд, притянула к себе.
– Послушай, мы же только пять минут назад прекратили этим заниматься! – взглянул на нее с волнением Эскин.
– Ах, ты, слабенький мой, – засмеялась Соня и ушла в ванную, где находилась заветная хромированная головка душа.
Эскин задумался. Он все еще никак не мог распознать свои ощущения, ему то внезапно хотелось обладать Соней, то, наоборот, он испытывал острую необходимость куда-нибудь скрыться от нее. Несчастный Глеб, вышедший из туалета с мольбертом и красками походил уже на больного дистрофией.
Глаза его заметно ввалились, и кожа с лица свисала большими складками.
– Слушай, – неожиданно зашептал на ухо Эскину Глеб, – а тебе не кажется, что наша Сонька ведьма?!
– Да, ну, да что ты, – неуверенно засмеялся Эскин, все же с глубоко спрятанной тревогой, заглядывая ему в глаза.
– Я же вижу, что ты тоже похудел, – сильно нервничая, прошептал Глеб, – разве не так?!
– Ну и что из этого? – тяжело вздохнул Эскин.
– А то, что если мы не избавимся от нее, то нам, приятель, с тобой – крышка!
– Да, что, вы все с ума, что ли посходили?! – рассердился Эскин. – Жили, не тужили, и на тебе вдруг!
– Это ты сейчас так поешь, а будешь, как я, срать кровью, еще не то скажешь, – обиделся Глеб.
Ситуация внутри их дома действительно была уникальной: то Соня уговаривала Эскина избавиться от Глеба, то Глеб просил Эскина прогнать Соню!
«И эти люди когда-то просили меня жить втроем, они изо всех сил уговаривали меня, рисуя мне наше светлое будущее», – с досадой подумал Эскин.