– И совсем никого не бывает?
– Почему же? Сейчас есть одна тетка. Француженка. Прости господи, страшна, как смертный грех. А еще говорят, француженки, француженки! Смотреть не на что. И одевается как пугало. Вся в черном вечно. У нас бабы и то нарядней ходят.
– Откуда она?
– Говорю же. Из Франции.
– И что ей тут у нас делать?
Павлина Ивановна пожала плечами.
– А я почем знаю. Мне она не докладывает. Приходит – уходит. И все.
– С переводчиком?
– Нет. Она по-русски кое-как объясняется. Понять можно. И объяснить может. Ну самое элементарное.
– Она не говорила надолго ли приехала к нам?
– Нет. Не докладывала.
– К ней кто-нибудь приходит или она все время одна?
– Вроде одна. Да что ты к этому пугалу французскому прицепилась? Пусть живет, да денюжки плотит. Иначе гостиницу вообще закроют. А я без работы останусь.
– Сейчас она в номере?
– Нет. Второй день не ночует. Может, кого подцепила?
После третьей «маленькой» – пила одна Павлина Ивановна – мы от водки отказались, налегая на кофе и конфеты, – я встала и сказала, что мне нужно отойти. Павлина Ивановна объяснила, где найти туалет; подперла голову щекой и тихо завела «Во поле березонька стояла»…
Я вышла, прикрыв дверь. Мила стала громко подпевать ей, и я поморщилась: не переборщили бы они. А то так сбегутся с улицы, подумают, что в гостиницу приехал хор имени Пятницкого. Хорошо еще, что гостиница находится на отшибе города.
Я взяла книгу, где фиксировались постояльцы, и быстро просмотрела ее. Анн Прево располагалась в девятом номере на втором этаже. Открыв стекло, я взяла ключ и быстро взбежала по лестнице на второй этаж.
Я боялась наткнуться на горничную: или она убирается в первой половине дня и мне не стоит ничего опасаться?
В коридоре было пустынно и тихо. Желтые полосы солнца ложились на бледно-малиновую ковровую дорожку. В воздухе на свету реяла легкая пыль.
Я подошла к номеру и прислушалась. Внутри стояла тишина. Вставив ключ в замок, я повернула его, толкнула дверь и вошла внутрь.
Номер был небольшим. Платяной шкаф, журнальный столик с непременными атрибутами – двумя пузатыми креслами, кроватью с бежевым покрывалом, тумбочкой с телевизором; около окна – небольшой стол с кипой бумаг. В углу – чемодан.
Я подошла к столу. Складывалось впечатление, что француженка покинула номер внезапно. Бумаги лежали в беспорядке – кое как. Пара листов валялось на полу. Я взяла фотоаппарат в руки и сфотографировала несколько листов. Я не знала: сколько времени я могу пробыть здесь. Мила предупреждала меня – «недолго». Я направилась в ванную – шампунь, упаковка аспирина, гель для душа, электроэпилятор; тюбик гигиенической помады.
Мне показалось, что где-то хлопнула дверь, и я прислушалась. Не хватало только, чтобы меня застукали здесь! Я мигом выскочила из ванной и подошла к двери. В коридоре снова была тишина. Приоткрыв дверь, я осторожно выглянула: никого. Быстро, почти не дыша, я закрыла за собой дверь и пересекла быстрыми шагами коридор.
С лесницы я буквально слетела и, замедлив шаг, подошла обратно к административной стойке. За ней стояла тишина: ни песен, ни звуков разговора. Повесив ключ обратно, я перевела дыхание и открыла дверь. Павлина Ивановна спала, уронив голову на руки. Рядом сидела Милочка, которая при моем появлении страдальчески скривила рот.
– Ты – все? – спросила она громким шепотом.
– Все, – также шепотом ответила я.
– Надо будить!
– Надо!
Мы растолкали Павлину Ивановну, которая обвела нас взглядом и рассмеялась, погрозив пальцем.
– Вы что, девки, а? Вконец меня разморили… Так душевно посидели… Поговорили за жизнь, – сказала Павлина Ивановна, поправляя руками прическу. – Я даже расчувствовалась. Долго я спала-то?
– Нет, – быстро ответила Милочка. – Минут десять.
– Это хорошо. Никого не было?
– Ни души.
– Ну что ж! Посидели, почаевничали, пора и честь знать. За работу приниматься.
– Мы тоже пошли. У нас – дела.
– Дела – еще не родила, – некстати сказала Павлина Ивановна и рассмеялась. – Заходите еще. Мышонок, я так рада тебя видеть. Передавай привет родным.
– Непременно. – Милочка уже стояла в дверях и дергала меня за руку.
– И чего она меня все время «мышонком» называла? – пожаловалась она на улице. – Паша говорит, что я «лапочка» и «розочка». А она – «мышонок»!
– Так оно и есть, – успокоила я ее. – Ты – розочка. А на слова своей бывшей соседки просто не обращай внимания. Мало ли что она мелет. Как ее разморило-то!
– Она и раньше пила. С горькой долюшки своей. Так что привыкшая. Тебе все удалось узнать?
– Все. То есть – ничего. Я по-прежнему в полном неведении: где Эва и вообще жива ли она, – заключила я шепотом. Эта мысль только что пришла мне в голову и я осеклась.
– Конечно жива! – преувеличенно-бодро и от того жутко фальшиво воскликнула Милочка. – Ни о чем другом даже не думай, – и она для большей убедительности взмахнула рукой, как бы отгоняя от меня все черные мысли.
– А что там насчет этой француженки? – перевела тему Мила.
Мы с ней двигались к главной улице, откуда наши пути кардинально расходились: Мила шла на работу, а я – домой.
– Тоже – ничего. Только единственный факт – у нее в доме много бумаг с логотипом какой-то медицинской организации. Ты вроде французский учила?
– Училась, – согласилась Милочка. – Но давно. И уже ничего не помню, кроме банального «о’ревуар» и «бонжур». Но этого же недостаточно?
– Естественно. Я кое-какие бумаги сфотографировала…
– Вот и отдай их Эве.
– Ни за что! Я вообще решила ничего ей не говорить. Эве нельзя нервничать, так что придется обходиться без ее помощи. Даже если я буду распутывать этот клубок – Эва ничего не должна знать. Ее спокойствие для меня главное.
– Покажи, что ты наснимала.
Я вынула из сумки фотоаппарат и показала Миле кадр с логотипом фирмы.
– Вообще-то это по-английски и переводится как Международный центр «Медицина будущего».
– Точно! – согласилась я. – Именно так.
Английский мне никогда не давался, в отличие от Милы, которая по всем предметам была твердой хорошисткой.
– Посмотри эту организацию в Интернете. Там есть все. И заодно перестанешь голову ломать.
– Так и сделаю. А почему ты на работу? Рабочий день вроде бы закончился.
– Ну да! Но Паша пригласил меня в ресторан. А он недалеко от нашей работы.