— Стучи-стучи, — подбодрил ее Альк. — Он после обеда вздремнуть любит.
— Ой… так, может, не стоит его беспокоить? Я могу и до вечера подождать!
— Ничего, ему много дрыхнуть вредно. Да брось ты кольцо, подолби кулаком!
— Это неприлично!
— Неприлично с козой в сарае запираться.
Что тут неприличного (во время дойки мать всегда замыкалась изнутри на крюк, чтобы вредное животное не выскочило во двор), Рыска спросить не успела: дверь все-таки открылась. На пороге стоял унылого вида толстяк в домотканых штанах и наброшенном на голое тело кафтане, из распаха которого любопытно выглядывало бледное волосатое пузо.
— Чего тебе, девица? — сонно и тоскливо спросил купец.
— А… Альк Хаскиль бьет вас… — (на бородатом лице появилось легкое изумление), — то есть вам челом, напоминает о зимнем долге и просит восщи… воспмомщи… — (брови купца ползли все выше, Рыска краснела и путалась все сильнее). — Воспомощить им на благое дело. — Дальше Рыска оттарабанила без запинки и с облегчением вдохнула.
Купец перевел взгляд на ее живот. Альк сидел над самым поясом, еще и раскорячился зачем-то, платье заметно оттопыривалось.
Василюга мрачно засопел, скривился, но полез в нагрудный кошель, с которым, похоже, не расставался даже во время сна.
— Вот, держи, — сказал он, небрежно, будто горох, бросая Рыске (девушка еле подол подставить успела) пригоршню увесистых золотых монет. — Только никому ни гугу! А этому крысьему сыну передай, что в следующий раз я лучше сразу в бочке с ледяным вином утоплюсь, чем с ним за стол сяду.
— Хорошо, — растерянно пообещала девушка.
Купец выглянул на улицу, с подозрением осмотрелся, словно проверяя, не было ли свидетелей этому чем-то постыдному разговору, и захлопнул дверь.
Рыска поспешила назад в переулок, крепко сжимая подол.
Монеты были непривычно большими, толстыми и тяжелыми. Четыре тусклые, а пятая новенькая, блестящая, как солнышко. Жар попробовал ее на зуб и сам засиял, словно ложку меда съел.
— Ну, это совсем другое дело! Прячь, Рысь, да поглубже, а то у нас в городе такие умельцы есть…
— Конкуренты проклятые?
Альк хвостом вперед сидел на Рыскином плече, делая вид, что презренный металл его не интересует.
— А что вы все-таки в той кормильне под елками делали? — спросила девушка, которой не давал покоя странный взгляд купца.
— Как положено. Пили, ели, девок тискали. Таких же чернуль, а у Василюги плохая память на лица.
Рыска задохнулась от возмущения:
— Так что, он подумал… что я… о Хольга, какой позор! — Девушка уткнулась лицом в ладони.
— Да ничего, переживет купчина, — «утешил» ее Альк. — Главное, чтоб жена не узнала.
— А я?!
— Ты хотела денег? Ты их получила. А теперь в путь!
— Но-но, не так быстро! — Жар отвернулся от «убранного» дома, снова обрел уверенность и начал командовать: — Сначала ко мне заедем, вещи соберем.
— Надеешься примазаться к золотишку? — окатил его презрением Альк.
— Просто составлю Рыске компанию, — возмутился парень. — С друзей только последний сводник деньги брать станет!
— Я лучше Жару половину отдам, чем в такую даль в одиночку ехать! — одновременно возразила Рыска.
— Ладно, разбирайтесь сами, — махнул хвостом крыс. — Но учтите: сверх уговоренного и медьки не получите.
— А на дорожные расходы? — попытался торговаться Жар, но подруга смущенно на него шикнула: с таким кушем крохобориться стыдно, даже этих пяти златов с лихвой хватит на дорогу туда и обратно.
— У тебя корова-то хоть есть? — с большим сомнением спросил Альк, когда Жар взялся отвязывать Милку.
— Найдем, — уверенно пообещал парень.
— Верно, зачем прерывать традицию? Пусть вторая корова тоже будет краденой.
— Почему сразу краденой? — обиделся Жар. — Больно надо мне на какой-то буренке засыпаться, я только по-крупному работаю!
— То есть ты украдешь целого быка?
— Вот же ж язык поганый! У друзей одолжу. У меня, в отличие от крыс, их много, — съязвил парень.
— Ну посмотрим… — зловеще прошипел крыс, прячась на место, и парню почему-то стало не по себе.
* * *
— Ой, какой хорошенький! — умилилась Рыска.
На самом деле жилье в этой части города ценилось невысоко — дома старые, узкие, еще с тех времен, когда брали налог за ширину здания. Поперек комнаты даже кровать не поставишь. Но местечко было тихое, чистенькое, изобилующее старушками и, соответственно, цветами на окошках. Одну стену дома вообще целиком обвивал виноград, надежно укрывая ее изъяны. На крыше бдительно покручивался на одной ноге петушок-флюгер.
— Ты еще внутри не видала! — напыжился парень, доставая из кармана две связки — ключей и каких-то непонятных загогулин. Впрочем, вторую он поспешил запихнуть обратно.
Жар снимал комнату на третьем этаже, под самой крышей, приятно напоминавшей ему о хуторском чердаке. Только обставил он ее с куда большим шиком: мебель из медного дерева, ковер по щиколотку, чтобы, хм, в особых случаях не ограничиваться кроватью, на стене даже картина висит. Подлинник, скупщик за нее три злата пять сребров предлагал, но парню уж больно понравилась цветущая яблоня под закатным солнцем. К тому же с ее обсуждения начиналась добрая половина бесед, заканчиваясь заказом на другие произведения искусства.
Парень горделиво распахнул перед Рыской дверь, но в следующий миг отпихнул девушку в сторону и ворвался в комнату первым:
— Что за…
По чердаку словно ураган пронесся — в больших грязных сапогах, чьи отпечатки остались даже на стене, когда ее пинали от злости, что не застали хозяина дома. Ковер устилала перьевая требуха подушек, там же валялись выдернутые из комода ящики и вытряхнутые из них вещи. На светлом квадрате, оставшемся от картины, большими корявыми буквами было намалевано: «Ни па панятиям!»
— Что это значит? — прочитала, но не поняла Рыска.
Жар не прочитал — выучиться грамоте он так и не сподобился, — но понял.
— Да, — безжалостно подтвердил Альк. — Друзей у тебя много.
— Заткнись, скотина хвостатая! — Парень бросился проверять тайник под половицей и облегченно вздохнул: заначка была на месте.
Рыска удивленно подняла двумя пальцами что-то длинное, полупрозрачное, узорчатое, похожее на сброшенную змеиную шкуру:
— А это чего?
— Варежка, — гаденько захихикал Альк.
— А почему такая тонкая? — Девушка натянула находку на руку, померить. Ого… это ж на какую дылду-то! До плеча достала, и все тянется.