— А коровы? — уцепилась Рыска за последнюю возможность отвертеться. — Неудобно с тремя в толкучке-то…
— Оставим при какой-нибудь кормильне. Мы вроде недавно проходили мимо одной.
Девушка тоскливо вздохнула, но согласилась.
* * *
Народу на рынке было немного — основные торги приходились на первую половину дня, и продавцы уже потихоньку начинали собираться. Скотные ряды вообще опустели, только с краю какой-то мужик торговал овцой, старой и облезлой, надеясь, что в отсутствие выбора удастся сбыть и такую.
Альк, к огромному облегчению Рыски, шел молча и на нее не глядел. Но девушке даже такое количество людей казалось огромным, и она волей-неволей жалась к саврянину, чтобы не потеряться.
Остановились у прилавка, сплошь уставленного готовой обувью. Были тут и высокие щегольские сапоги со шнуровкой вдоль голенища, и остроносые женские башмачки, и совсем крохотная обувочка, густо расшитая бисером, как на собачку или новорожденного — но зачем она тем и другим?! В углу стояла колодка, лежала куча обрезков: можно и на заказ сделать, точно по ноге.
— Сколько просишь? — равнодушно спросил Альк, повертев на руке один из башмаков.
— Два сребра. Но, может, господин выберет что-то получше? — предложил сапожник, алчно глядя на вытащенный Рыской узелок. — Гляньте, такие же с вышивкой есть, с заклепками, как раз к вашей рубашечке… Всего за пять!
Саврянин примерил выбранные, покачался с пятки на носок:
— Нет. По этим хотя бы сразу видно, что кожа паршивая. А платить за цветную шелуху я не собираюсь.
Продавец обиженно поджал губы:
— Это маххатский олень, господин!
— А я тогда саврянский баран. — Альк повернулся к спутнице и надменно велел: — Дай ему полтора сребра, девка.
— Полтора? — в один голос изумились Рыска и сапожник.
— Будем лучину торговаться или мне в другую лавку идти?
Сапожник страдальчески пожевал губами, махнул рукой и протянул ее за монетами.
— А госпожа себе башмачки подобрать не хочет? — обратился он к Рыске.
— Нет, — смутилась девушка, отводя глаза от желто-коричневой, удобной даже на вид пары. — Потом как-нибудь.
— Госпожа скупая и глупая, — снисходительно пояснил Альк. — Ее так в лаптях и похоронят.
— Неправда!
— И вместо гроба в мешковину завернут — а то он ведь тоже немалых денег стоит.
— Просто те, что мне нравятся, малы будут! — попыталась оправдаться девушка.
— А ты примерь. — Саврянин безошибочно снял с прилавка желто-коричневые башмаки и уронил их перед Рыской.
Девушка покраснела еще больше. Ноги у нее, хоть и в лаптях, были того, не шибко чистые.
— Давай надевай, — поторопил Альк, и Рыска поспешно, чтоб никто не успел разглядеть, переобулась. — Ну как?
— Странно, — честно сказала девушка. Лапти были жесткие и низкие, а эти стягивались ремешком выше щиколотки, плотно и в то же время мягко облегая стопу.
— Но не жмут?
— Да вроде бы…
— Вот в них и иди.
— Так ведь у меня пока лапти есть!
— И мешковина.
Пришлось расстаться еще с двумя сребрами. Теперь Рыска, с одной стороны, чувствовала себя дурой, что повелась на издевки саврянина и растранжирилась, а с другой — у Маськи и то таких башмаков не было!
Девушка повеселела и смелее заозиралась по сторонам:
— Ой, гляди, крысу продают!
Альк нехотя подошел к прилавку вслед за Рыской, глянул. В изящной деревянной, больше подходящей для щегла, клетке сидела крупная насупившаяся крыса. Было видно, что от резьбы по дереву ее удерживает только пристальное человеческое внимание, но ночью она запросто управится с прутьями.
— Это, госпожа, крысиный волк, — начал с готовностью объяснять продавец, надеясь, что девушка заинтересуется и купит. — Лучший способ избавить дом от этих тварей! Вот послушайте: я ловлю двести крыс, сажаю их в клетки попарно и не кормлю. Когда одна из них загрызет и сожрет вторую, опять собираю уцелевших в пары, и так несколько раз. В конце остается самая сильная и свирепая, и она так привыкает к мясу сородичей, что ничем другим кормиться уже не может. И даже если выпустить ее на свободу…
Рыске стало жутко. От голода и безысходности есть себе подобных, пока не останешься в одиночестве… Дедок рассказывал, что в какой-то год Крысы подобное случилось в маленькой болотной веске, отрезанной от мира снегом в человеческий рост. Мужик съел всю семью, начал с родителей и закончил детьми. А когда дороги наконец очистились и в веску добрался обоз, повесился.
— Угу, а еще можно сразу рассадить эти две сотни крыс по клеточкам и каждую продать за волка, — поддакнул Альк. — Пошли, девка. Нам и одной крысы хватает.
— Ты чего себя позволяешь, саврянская морда? — с досадой напустился на него торгаш, поняв, что барыши уплыли из-под носа. — Честного человека лжецом клеймишь?! Эх, мало мы вас, гадов, били!
— Хочешь продолжить? — уточнил Альк, чуть склонив голову набок.
Но крикун верно оценил выправку белокосого и из-за прилавка вылезать не спешил. Только бранился, привлекая внимание соседей и прохожих.
— Альк, а давай тебе еще и рубашку купим? — Рыска, позабыв о стеснительности, ухватила саврянина за локоть и попыталась увести дальше по ряду.
— Можно… — рассеянно согласился Альк, делая быстрое, почти неуловимое движение второй рукой назад и в сторону.
Раздался громкий треск и почти сразу же — жуткий вопль.
— А-а-а-а-а, урод желтоглазый, ты мне руку сломал!!! — голосил оборванец лет пятнадцати, неприятно напомнивший Рыске Жара — такой же патлатый и хитроглазый. Его правая кисть была неестественно вывернута, неподвижна и опухала на глазах.
— Надеюсь, теперь ты понял, что воровать — плохо? — проникновенно поинтересовался Альк.
— Покле-о-оп! — продолжал верещать и приплясывать от боли патлатый, придерживая сломанную руку здоровой.
— А это что? — Саврянин наклонился и что-то подобрал. Отдал Рыске, и та с изумлением узнала свой узел с деньгами. Но как?! Она же всего на щепочку руку от груди отняла!
— Са-а-ами уронили-и-и! — Оборванец все-таки предпочел от греха подальше затесаться в толпу, жалостливо подвывая, чтобы уступали дорогу.
А народу вокруг уже собралось порядочно.
— Во, видали, что делается? — торжествующе завопил крысиный торгаш, поймав общее настроение. — Савряне средь бела дня добрых людей ни за что ни про что обижают и калечат! И куда только стража смотрит?
— А зачем нам стража? — Из толпы выдвинулся рослый щербатый детина того толка, что вечно лезут на подмостки бродячих цирков, дабы на спор схватиться с гнущим подковы силачом. — Ща мы сами его вежливости обучим!