– По нашим данным, в Китае в несколько раз возросла активность переговоров по высокочастотной связи! Такое настораживает всегда, это не далекая Австралия. К тому же понимаем, чем это вызвано.
– Цон Ген, – сказал Горшков многозначительно. – Цон Ген!
– Цон Ген, – согласился Конецпольский, – известно, что он склонен к диктаторству. Это не мягкоступающий Хуань Гун.
– Они все склонны, – заметил Горшков. – Конфуцианство, в Китае очень развито послушание. Потому это может быть вовсе и не диктаторство, а сознательное ограничение гражданами собственных свобод для блага общества. А для нас это выглядит подавлением личности!
– Не завидуй, – посоветовал Палеев. – Нам никогда не дождаться, чтобы в России добровольно хоть от чего-то отказывались. Наоборот, всего и побольше, да чтобы обязательно на халяву!
Я оглянулся:
– Где Палеев? Надо связаться со штатовцами. Поторопить… у меня все время тягостное ощущение, что в последнюю минуту все рухнет, сорвется, мы провалимся под лед…
Конецпольский кивнул, в глазах понимание и сочувствие.
– Думаю, штатовцы такие сообщения получили раньше нас и уже наверняка принимают меры. Наши аэродромы в самом деле готовы? У них тяжелые транспортные самолеты, им нужны длинные посадочные полосы.
– Готовы, – пробурчал Горшков и добавил с затаенной гордостью: – Я велел их готовить, когда господин Зброяр только-только начал разворачивать борьбу за кресло президента.
Конецпольский поднялся.
– Вызову начальника внешней разведки.
Я взглянул на часы, до выступления по Центральному телевидению десять минут. Первое обращение нового президента, надо бы вздрагивать каждой жилкой, но чувствую только странное опустошение, как Гоголь, что написал последнюю книгу и ощутил, что главное дело сделано, теперь можно лечь и умереть.
В комнате, где помещается часть моего штаба, Лысенко устало улыбнулся мне, а я с подозрением уставился на широкий экран. Там я беззвучно открываю и закрываю рот, произнося речь перед заполненным залом в Промышленной академии.
Я поинтересовался ядовито:
– Мультик думаешь сделать? Или для шутерной баймы скин придумал?
– Надо видеть, – пояснил он. – Теперь вы президент, Борис Борисович! Каждое слово на вес золота. Я уже третий час прокручиваю одни и те же фразы, а теперь вот уже и без звука, чтобы проследить за жестикуляцией. У многих это выглядит очень неадекватно. А ведь вам придется выступать не перед сторонниками или противниками, а гораздо хуже: перед народом! А народ не только из слесарей и прачек, профессура – тоже народ, только злой и ядовитый, фальшь и дурь сразу раскусят.
Я сказал сердито:
– А мне разве надо притворяться?
– Правда часто выглядит неправдоподобнее, чем ложь, господин президент! Это я говорю как старый газетчик. Чтобы убедить человека, не обязательно говорить правду, надо только умело жестикулировать, владеть речью, делать в нужных местах паузы, говорить со страстью…
В соседнем зале суетились телевизионщики, таскали аппаратуру, устанавливали яркие лампы с отражателями. Под стенами застыли агенты секретной службы. Всех телевизионщиков проверили и перепроверили, невзирая на то, что каждого знают еще и в лицо, но вдруг среди них отыщется фанатик, русский шахид? Конечно, никто ничего лишнего не пронес, металлодетекторы отсеивали тех, у кого в кармане оказывалась даже пилочка для ногтей, но никакой металлоискатель не читает мысли, а наброситься на президента можно даже не с пилочкой, а с какой-нибудь деталью от телекамеры… Кто знает, вдруг она может превратиться в острый нож?
Юлия вместе с телевизионщиками готовила место съемки, а я пока просмотрел доклад, составленный советниками бывшего президента. Каждый абзац противоречит другому, неужели не видно им самим, нет, конечно же, видно, однако советники принадлежат к разным группам, выражают их интересы, и потому каждый тянет одеяло на себя, доказывает свое.
Лысенко следил с сочувствием, я отшвырнул доклад в сторону.
– Правильно, – одобрил он. Заметив мой хмурый взгляд, объяснил: – Это мне надо готовиться, а вы столько лет толкали речи перед студентами!
– Тогда мои обмолвки ничего не стоили, – огрызнулся я.
Ведущий телепередачи сказал негромко:
– Одна минута. Приготовьтесь, господин президент.
– Пятьдесят секунд…
– Сорок…
– Тридцать…
– Двадцать…
– Десять…
Я судорожно сжал под столом руки. Наконец-то пришло осознание, что сейчас по всей стране люди усаживаются перед экранами, на меня смотрят в залах аэропортов, в летящих самолетах, в вагонах поездов, дома и на службе, на отдыхе, в загранкомандировках, автолюбители слушают за рулем, глядя на дорогу, а на предприятиях рабочие и служащие поглядывают на экраны портативных телевизоров, на сотовые, словом, сейчас вся страна слушает человека, который закрывает историю России.
Я перевел дыхание, натянул на лицо приветливую улыбку собранного и решительного человека, стойкого и уверенного в себе, посмотрел в объектив телекамеры. Еще во времена моего предшественника было дано указание захватывать в кадр пространство не шире стола, а еще лучше – только самого президента, сидящего за столом. В конце концов, главное все-таки выступление президента, а не обстановка зала. Да и создается доверительная атмосфера, будто президент находится один на один с телезрителями, в худшем случае – между ними стоит еще один человек, телеоператор, но уж никак не зал, набитый агентами охраны президента, что внимательно следят за руками корреспондентов, а те из-за этого нервничают, покрываются потом, стараются двигаться как можно медленнее, руки все время держат на виду, никто не рискнет полезть в карман за носовым платком.
Выступать я не любил, в этом слишком много от работы, которую оставил в университете, однако и президент не волен жить, как изволит: если в универе я читал от и до лекции студентам, то сейчас приходится выступать перед аудиторией, охватывающей всю Россию, а Палеев говорит, что и весь мир, что на самом деле правда: мои выступления сейчас слушают не только аналитики различных разведывательных служб, но и простой народ во всех странах мира. Да и непростой – тоже.
Непростой, мелькнула мысль, слушает намного внимательнее.
Как и учила Юлия, на обратном пути я прошел мимо телекамер, не поворачивая головы, сейчас не тот случай, чтобы улыбаться и расточать сладкие улыбки. Корреспонденты выкрикивали что-то, я не вслушивался, мозг кипит, надо же что-то делать дальше, а я не готов, хоть в последние дни уже и продумывал, чем займусь, если вдруг да изберут президентом, но оказалось, что продумывал глобальные проекты, а вот ежедневную текучку…