— Ого, ступеньку? Это будет этаж!
— Пусть этаж, — согласился он. — Я с прежним собой имею только общий паспорт. И ничего, доволен. В личине сингуляра я буду совсем другим… но буду все еще я. Хоть и с другими возможностями и другими взглядами. Но эти взгляды я изменю тоже, как уже менял их много раз.
Я сказал потрясенно:
— Так вот зачем вы поощряете эти глупости графоманов, в которых описывается далекое будущее, где звездолеты похожи на громадные телеги! И где на звездолетах перевозят звездную пехоту, звездных десантников и прочих звездных, что на самом деле даже не завтрашнее будущее, а вчерашний день.
Он спокойно кивнул:
— Да, людям нужно дать уверенность в завтрашнем дне. И даже в послезавтрашнем.
— Особенно, — пробормотал я, — в послезавтрашнем. Люди должны думать, что все будет так же, только больше и лучше.
Он посмотрел на меня с непонятным мне интересом.
— Хороший вы человек, Юджин, — сказал он неожиданно. — Умный, быстрый, жесткий, деловой… И в то же время весь в стереотипах. Но я понимаю, это потому, что некогда было остановиться и подумать. Над работой думаете постоянно, а вот над тем, что такое хорошо, а что такое плохо, — не задумывались с детства.
Я пробормотал:
— А что странного? Моральные стереотипы не меняются…
— Не менялись, — уточнил он. — Тысячи лет не менялись. Но приходит новый мир… Как вы думаете, кто будет в числе первых бессмертных? И сингуляров?
Вопрос чересчур прост, я чувствовал подвох, но ответил без запинки:
— Те, у кого есть деньги. Олигархи, миллиардеры, крупнейшие ученые, звезды…
Он кивнул, хотя мне показалось, что при слове «звезды» иронически улыбнулся, мол, это еще посмотрим, кто из них войдет, а кто нет, но вслух сказал:
— Хороший ответ. Без демагогии насчет равных возможностей и прочей лабуды для простых. А теперь другой вопрос: а кто, по-вашему, не будет допущен?
Я ответил также без запинки:
— Бомжи, рецидивисты, клинические идиоты…
Он снова кивнул, даже не дослушав:
— Хорошо. Теперь последний вопрос. Итак, вы твердо знаете, кто стопроцентно получит физическое бессмертие и войдет в сингулярность, и так же стопроцентно знаете, кто ни при каких обстоятельствах не получит. Теперь скажите мне, на каком уровне пройдет грань, разделяющая чистых и нечистых?
Он улыбнулся, словно Пилат, спросивший, что есть истина, и так же, как он, удалился, не дожидаясь ответа.
Сегодня Кронберг вошел быстрый, шаг пружинистый, спортивный, сейчас даже я засомневался, что ему за девяносто лет.
— Сингулярность ближе, — сказал он сдержанно, но мы все услышали в его ровном голосе ликование, — ближе, чем предполагали!.. Высокие технологии выжимают все мощности… Скорее бы. Когда произойдет скачок, нам уже не страшна будет атомная бомба Кореи или Ирана! Даже если они развяжут такую войну. Во-первых, сингуляры легко смогут передвигаться в космосе, хоть внутри Солнечной системы, хоть во всей вселенной. Во-вторых, любой сингуляр легко остановит любую атомную войну…
Он уперся обеими руками в столешницу, глаза горят внутренним светом.
— Я поздравляю вас, — сказал он, — с новым технологическим прорывом. К счастью для нас, все новые технологии — чудовищно дорогая штука. Они не по карману ни Корее, ни Ирану, ни любой другой стране, где все еще живут старыми взглядами. К счастью, судьба всего человечества решится в течение пары часов… я не знаю способа, чтобы за это время сделать высокие технологии доступными для стран всего мира. В смысле достаточно дешевыми.
Я слушал, привычно кивал, сохраняя на лице выражение крайнего почтения и заинтересованности. Притворяться не приходилось, я только сейчас начал смутно соображать, что при таком сверхскачке, когда сегодня — сегодняшняя технология, а завтра… уже не завтрашняя, а опередившая на тысячу тысяч лет, и нет, даже не завтра, а сегодня к вечеру будет совсем другой мир…
Холод требовал зябко повести плечами, разгоняя застывшую от страха кровь, но я сидел неподвижно и преданно смотрел в глаза Кронберга. Он еще не сказал, но это я должен понять по дефолту: баланс сил изменится в мире мгновенно. И, понятно, не только это…
Холод все-таки тряхнул меня так, что я лязгнул зубами. Неужели все на самом деле так близко? Примерно такой же страх и обреченность я чувствовал при потере работы в академии. А сейчас впереди не просто потеря работы, но даже тела…
Макгрегор поднялся и встал рядом с Кронбергом.
— Мы выходим на финишную прямую, — произнес он жестко. — Как уже сказано, сингулярность наступит даже раньше, чем пророчили наши специалисты. Тем более нужно поддерживать иллюзию, что все в будущем останется, как и сейчас, только богаче и лучше.
— А тем, кто все-таки поймет, что в сингулярность уйдем сами?
Макгрегор ответил еще жестче:
— У нас есть и своя армия пропагандистов, но еще больше на свете прекраснодушных идиотов, что сами тут же заплюют и затопчут этих чересчур прозорливых. Их сразу надо объявить фашистами, мизантропами, сволочами и патриотами…
Штейн спросил с неудовольствием:
— А патриотами… почему?
Макгрегор раздраженно отмахнулся.
— Да какая разница? Никто не обратит внимания. Слово уже ругательное, пользуйтесь смело. Побольше пафоса: мол, как вы могли такое сказать, что развитые интеллигентные люди…
— …это мы с вами? — уточнил Штейн.
— Это мы все здесь! — рыкнул Макгрегор, не принимая шутки. — Так вот, развитые интеллигентные люди не могут по определению быть такими человеконенавистниками! Мы свое отдадим, чтобы им можно бывать вволю на футбольных матчах и срать в подъездах… нет, про срать не говори, слишком, ну, а так вешайте лапши на уши простому человеку побольше, льстите ему, говорите о духовных ценностях… Да-да, только часть недоумков фанатеет от футбола, остальные тусуются на форумах куртуазной литературы, обсуждают стихи и вообще литературу, обгаживая все новинки точно так, как чуть раньше обгаживали стены подъездов. Для этих и формулировок не надо придумывать, а подхватывать их же и повторять погромче!
Только к утру я понимаю, что провкалывал день, как галерный раб. Потому что даже бабы не снятся, сплю без задних ног, а утром снова бросаюсь в работу, как изголодавшийся к шведскому столу.
Но сегодня, едва провалился в сон, меня понесло по дороге, странной и непонятной, а впереди вырисовывается Высокая Черная Стена, упершаяся вершиной в небо. Тревожно и одиноко, со стеной связано нечто ужасное, но я иду к ней… или она сама приближается, не пойму, сердце сжимается в жутком ощущении неизбежности, неотвратимости.