Стена ближе и ближе, я уже не перебираю ногами, остановился, но меня несет, несет к ней. Внезапно некий голос с небес, охватывающий собой Вселенную, говорит гулко, что это и есть сингулярность. Именно эта непроницаемая и непреодолимая стена — будущее, о котором никому не дано знать, даже богу…
Я застыл в ужасе, стена прямо передо мной, я ощутил, что сейчас произойдет нечто ужасное, меня расплющит, и в самом деле вжало в эту стену, я задержал дыхание, мое тело медленно исчезает, мясо сползло с костей, кости измельчились и растаяли, но я каким-то образом прошел через стену, и передо мной заблистал ослепительно радостный свет…
Сердце мое стучало, как у самого трусливого зайца, попавшего в руки охотника, я откинул одеяло и зажмурился от бьющего прямо в глаза солнца: вчера на ночь забыл прикрыть шторы.
Однако в теле холод пережитого страха и тягостное ощущение амебы, которую рассматривают под микроскопом, пронзило, как жестким излучением. А если вспомнить, что Вселенная, что родилась двенадцать миллиардов лет тому из одного комочка, размером с атом, а то и мельче, если вспомнить, что Вселенная растет, развивается, усложняется, в ней появляются новые тяжелые элементы, новые типы звезд, галактик, пространственных струн… что, если движение человечества к сингулярности — естественный процесс усложнения Вселенной и обретения ею разума?
Ведь, если честно, то разве у нас, человеков, разум? Это все инстинкты, только инстинкты. Все усложняющиеся, все более разветвленные, но то, что называем разумом, обслуживает лишь то, что требуют инстинкты. Инстинкты требуют жратвы в изобилии и совокупления при любой возможности, и вот наконец-то жратва у нас уже из ушей лезет, все это благодаря научно-техническому прогрессу и модифицированным семенам, а на пути к тотальному совокуплению всем и со всеми убраны последние преграды: совокупляйся и совокупляйся, запретов отныне нет, совокупляйся с противоположным полом, с таким же, совокупляйся с животными, предметами, мастурбируй, а восхочется чего-нить необычного — слетай на другую сторону планеты и посовокупляйся с неграми или дикобразами, которые в нашей северной полосе не водятся. Все это нам обеспечили усложненные инстинкты, которые мы гордо именуем разумом.
Но вот действительно мы в своем развитии подошли к… нет, это Вселенная, развиваясь и усложняясь, подошла к тому, что у нее начинает появляться разум. Только появляться. То есть так пугающая нас предстоящая сингулярность — только питекантропность Вселенной. Сингулярность человечества — первая искорка зарождающегося космического разума. Смешно было бы полагать, что у Вселенной разум мог быть, скажем, биологическим!.. Или пусть даже кремнийорганическим, что в тысячи тысяч раз мощнее и устойчивее нашего, но все равно мизерно слаб для Вселенной. А вот сингулярность — да, это прорыв, это обретение настоящего разума, пусть пока и слабенького…
Вернее, суперсингулярность. Одна Вселенная — один мозг.
Хотя, кто знает насчет мириад Вселенных…
Кабинет мой похож на компактный центр управления планетой Земля. На отдельных экранах цветные карты с зонами нестабильности в экономике, на других — этнические конфликты, на третьих — зоны неурожая, а есть четвертые, пятые и шестые, где вспыхивают свои красные огоньки и грозят разгореться в пламя, если не погасить немедленно.
Я все чаще чувствую себя не мыслителем, как тайно и горделиво позиционирую, а заурядным диспетчером, бросающим на тушение пожаров и конфликтов группы специалистов.
К концу дня на экране, что во всю стену, высветилось окошко, приглушив, но не отключив, все остальные. Кронберг смотрит все так же аристократично, но в его глазах я видел с тихой щенячьей радостью нечто иное. Уже не взгляд с недосягаемой высоты.
— Уже вечер, — произнес он, — заканчивайте работу, Юджин. Я понимаю вас, но теперь вы уже в высшей лиге! Если будете влезать по старой привычке в работу своих подшефных, рискуете проглядеть важные изменения в обществе.
В его негромком голосе я уловил предостережение. Холодок прокатился по спине, я ответил торопливо и с нужной дрожью в голосе:
— Это было бы недопустимо! С нашей-то мощью… Мы должны изменения не только видеть, но и предугадывать!
Он кисло улыбнулся.
— Жду вас.
Экран погас. Я некоторое время сидел с сильно бьющимся сердцем, перебирал свои грехи, старался предугадать, чем вызвано его приглашение в такой категорической форме.
Коридор выглядит залом, а дальше приемная, что кажется мне целиком перенесенной из фильма о далеком технологическом будущем. Я прошел по этому царству высоких цифровых и прочих чудес, удержал руку в момент, когда хотел робко постучать, и отворил дверь.
Кронберг заканчивает разговор, я вижу, как шевелятся губы, но слов не слышно, работает сверхчувствительная аппаратура, улавливая и преобразовывая колебания в гортани.
В этой области остался последний ожидаемый шажок, подумал я с трепетом. Сегодня еще надо шевелить губами, завтра будет достаточно четко думать, чтобы импульсы мозга преобразовывались в слова.
Пока он говорил, я рассматривал его украдкой. Когда он впервые позвонил мне, он уже был таким же престарелым аристократом: с седой головой, натянутой пергаментной кожей, с прямой спиной. Это было, если не ошибаюсь, пятнадцать лет тому. Он и сейчас выглядит молодо, если учитывать его преклонный, с моей колокольни, возраст. Хотя, конечно, пятнадцать лет — огромная разница для сорокалетнего, но когда тебе восемьдесят, то… гм… девяностолетний, по-моему, выглядит примерно так же.
К тому же молодое лицо Кронберга и даже тело могут быть заслугой ботоксов, глютаминовой кислоты, липосакции и всяких там подтяжек, потому я обычно обращаю внимание, как такой моложавый господин двигается: легко ли встает и садится, на сколько градусов поворачивает голову и на прочие характерные для возраста мелочи.
Кронберг не только быстр и точен в движениях, но он у нас чемпион и по главному признаку «нестарости» — работоспособности. Он в состоянии пахать с утра до вечера, и перед сном его мозг почти все так же свеж, как и утром. Это главное мерило молодости, а не детская кожа или даже спортивная фигура: мужчины тоже прибегают к ботоксам и вставляют грудные и прочие имплантаты.
Он кивнул, заканчивая с кем-то разговор, улыбнулся и повернулся ко мне.
— Юджин, присаживайтесь. Простите, срочные звонки всегда не вовремя. Привыкайте держаться более раскованно.
Он не отводил взгляда, пока я пересек кабинет и опустился по жесту его руки в кресло. Думаю, морда у меня сейчас совсем не голливудская: бессонная ночь и восемь чашек крепчайшего кофе за рабочий день — заметно даже для моего молодого организма.
— Плохо спалось? — поинтересовался он. — Работаете вы всегда каторжно…
— Плохо, — согласился я. — Вы мне дали новую информацию, я всю ночь провел в поисках…