В последние дни он проводил много времени с Люком. И завидовал юному рыцарю. Он хотел быть таким, как он, обязанным только своей чести. Сын человеческий подошел к нему с безумной просьбой. Это была глупость, но он с такой страстью говорил о своем плане…
«Куда же делась моя страсть? — подумал Олловейн. — Умерла вместе с Линдвин?» Он не любил с тех пор, как она ушла в лунный свет, убитая служанкой тролльской шаманки Сканги.
— Олловейн?
Мастер меча поднял взгляд. Неужели королева назвала его по имени больше, чем один раз? Он почувствовал, как кровь прилила к щекам.
— Госпожа?
— Возглавь отступление из Фьордландии. И разработай план отражения войск Тьюреда, на случай если они предпримут попытку вторжения в Альвенмарк.
Олловейн посмотрел на стол Фальраха.
— Мы не можем отразить их, госпожа. Только задержать. Для Альвенмарка лучше, если битва за Фьордландию будет продолжаться как можно дольше. Если хочешь выиграть для нас время, то извинись перед Гисхильдой, госпожа. И открой ей, что все не так, как ей кажется.
— Ты отказываешься выполнять мой приказ?
— Ты попросила рассказать тебе, как, по моему мнению, мы можем отбросить войска Церкви Тьюреда. Самый лучший способ помешать им прийти сюда — это заставить их сражаться в своем мире.
Олловейн редко так открыто восставал против Эмерелль, и никогда прежде — в присутствии других. Может быть, это тоже Фальрах? Или он настолько отчаялся выстоять против своего второго я, что перешел все границы?
— Олловейн, я люблю тебя! — Юливее обняла его и поцеловала в щеку. — Я думала, ты тверд, словно палка, и предан Эмерелль как… — Она откашлялась. — Просто слишком предан. — Она обернулась к остальным. — Он — лучший полководец Альвенмарка. Мы должны прислушиваться к нему! — произнеся последние слова, она взглянула на Эмерелль.
Лицо королевы было непроницаемо, словно маска. Ничто не выдавало ее мыслей. «Но в этот миг она наверняка ненавидит меня», — думал Олловейн.
— Я тоже считаю более разумным сражаться за пределами Альвенмарка, — спокойно произнес Тирану. — Но нам нужна новая стратегия. Если мы будем продолжать действовать так же, как и раньше, то самое большее, чего добьемся, — отсрочки поражения. Люди считают нас детьми демонов. Так давайте выпустим на волю всю мощь Альвенмарка. И если Юливее не хочет сражаться, то, может быть, в битве выступишь ты, повелительница? Некогда ты была воительницей, так же как и мы. Сохранила ли ты боевой дух?
— Боевой дух рождается из гордости, — ответила королева, и нужно было хорошо знать ее, чтобы расслышать негромкую нотку гнева в ее голосе. — Когда наши союзники отступаются от нас, это задевает мою гордость.
— Однако тот, кто слишком горд, вскоре остается один. — Это были первые слова Аппанасиоса. Он казался необычайно задумчивым. — Мне кажется, это хорошая идея — позвать в Альвенмарк всех наших потерянных братьев и сестер, даже изгнанных и тех, кто ушел в гневе. Я согласен с тобой в том, что нам понадобятся все силы. Но разве фьордландцы не стали нам братьями? Если мы будем честны сами с собой, то они были щитом Альвенмарка. Мы должны помочь им, но не только мечом. Мы должны предложить им убежище в Альвенмарке. Я бы уступил им прибрежную полосу в Дайлосе… Если они захотят поселиться там. Нужно начать с того, чтобы спасти тех, кто захочет пойти с нами. Дни Фьордландии сочтены.
— Хорошо сказано, брат конь, — согласился Оргрим. — Я тоже предоставил бы им землю. К югу от Китовой бухты есть фьорды, как и у них на родине. Эта земля будет для них менее чужой, чем Дайлос.
Олловейн потерял дар речи. Сколько он себя помнил, тролли и кентавры вели небольшую непрекращающуюся войну друг с другом. Воровали друг у друга скот, а их сыновья становились мужчинами тогда, когда проливали кровь соседей. Хотя со времен последней тролльской войны крупных битв не было, на границе между землями Ветров и Снайвамарком всегда было неспокойно.
— Вы что, оба пьяны? — поинтересовался Тирану, но при этом он улыбался.
— Не забывайся! — прорычал Оргрим. — Если я проявил сочувствие к нескольким сыновьям человеческим, это не значит, что я стал мягок и позабыл, как выколупывать эльфийских выскочек из их жестяных оболочек.
— Госпожа? — Кентавр отвесил несколько неловкий поклон. — Я не хочу тебя сердить. И не хочу, чтобы ты унижалась. Я пойду к людям. Я очень хорошо знаю короля. Я выпью с ним и поговорю об этом мертвом рыцаре. Я уверен, что он не опечален твоим приговором. Этот Люк был для него словно кость в горле. Отравлял ему каждый глоток из чаши любви. Эрек научился обращаться с собственной женой…
Юливее громко расхохоталась. К ней присоединились Тирану и Оргрим, улыбнулся даже Фенрил.
— Что такое? — Аппанасиос посмотрел на королеву, ища ее поддержки.
— Продолжай, князь.
Он снова посмотрел на остальных.
— Да, так что я хотел сказать?.. Я думаю, что Гисхильда не будет сердиться долго. Она умненькая и знает, что мы нужны ей. Может, мы наведем к ней мост?
— Попытай счастья, Аппанасиос, — сказала Эмерелль. — Теперь вы можете идти. Олловейн должен остаться.
Мастер меча смотрел вслед остальным. Никто не сказал ни слова по поводу холодного, почти невежливого прощания. Они знали свою королеву.
— Что с тобой?
Мгновение он колебался, сказать ли ей правду.
— Я боюсь, что Фальрах во мне набирает силу. Я уже не верю сам себе. Кажусь себе чужим. Смерть меня не пугает… Но быть запертым в теле, которое не повинуется мне, наблюдать, как другой проживает мою жизнь вместо меня… Этого я боюсь. И в то же время спрашиваю себя, не должен ли я принести эту жертву ради Альвенмарка. Может быть, Фальрах еще сумел бы повернуть все в нашу пользу. — Олловейн бросил взгляд на стол с игрой. Положение было отчаянным. Слишком велико превосходство врага.
— Фальрах бы победил, — с обидной уверенностью произнесла Эмерелль.
— Так что же мне делать?
— Ты помнишь время после того, как я потеряла трон?
Конечно, он не мог этого помнить. То были годы Фальраха! Он был в плену, жертва Элийи Глопса. Тщедушный подлый лутин победил его. И то, что он снова вернулся, было просто везением — везением и заслугой тех, кто никогда не забывал о нем. Но может ли он держаться за это, когда на одной чаше весов его счастье, а на другой — будущее Альвенмарка?
— Не помню, — сказал он. — Что ты собираешься делать с мальчиком? Почему ты просто не отошлешь Люка во Фьордландию?
— Разве ему можно доверять? Или он попытается уговорить Гисхильду сдаться Церкви Тьюреда?
— А что говорит Серебряная Чаша? Ты ведь можешь предвидеть.
Эмерелль беспомощно развела руками.
— Я вижу бесконечное множество вариантов будущего. То, что будет, меняется каждый миг. Будущее неустойчиво, Олловейн. Мы формируем его своими поступками. И у меня такое чувство, что Серебряная Чаша неуловимым образом обманывает меня. Она показывает только темные стороны. Она пытается манипулировать мной. Она очень древняя. Я подозреваю, что это не дар альвов. Иногда я опасаюсь, что она была создана Девантаром. В любом случае я больше не доверяю образам, которые она мне показывает.