Элизабет не могла не думать об иронии, заключенной в ее имени. Сирша не была свободной. Может, она и чувствовала себя свободной, приходя и уходя когда вздумается, не испытывая ни к кому и ни к чему ни малейшей привязанности, но она была рабой своих пристрастий. Однако сама она того не замечала, а слова Элизабет пропускала мимо ушей. Элизабет не могла полностью отвернуться от сестры, но у нее не было больше сил и надежды на то, что Сиршу можно изменить. Она уже потеряла всех своих друзей и возлюбленных из-за непоколебимой веры в то, что все можно исправить. Видя, как Сирша постоянно использует сестру в своих интересах, они все больше и больше разочаровывались, пока не уходили из ее жизни навсегда. Но Элизабет не чувствовала себя жертвой. Она всегда владела ситуацией и прекрасно понимала, зачем делает то, что делает. Не в ее правилах было бросать на произвол судьбы члена своей семьи. Она не собиралась становиться похожей на мать. Всю жизнь старалась избежать этого.
Элизабет, встревожившись, нажала кнопку «Звук» на телевизионном пульте, и в комнате стало тихо. Она наклонила голову набок — ей снова что-то послышалось. Осмотревшись и увидев, что все в порядке, она вернула звук обратно.
Но вот опять.
Она снова выключила звук и поднялась с кресла.
Было двадцать два пятнадцать, еще не совсем стемнело. Она выглянула в раскинувшийся за домом сад, но в сумерках смогла разглядеть только черные тени и силуэты. Элизабет быстро задернула шторы и, оказавшись в своем сливочно-бежевом коконе, сразу почувствовала себя в безопасности. Она затянула потуже пояс халата и снова села в кресло, обняв руками колени, как будто защищалась от кого-то. На нее смотрел пустой кожаный диван кремового цвета. Она увеличила звук телевизора и сделала глоток кофе. Бархатистая жидкость мягко отдавала свое тепло, согревая ее изнутри, и она еще раз попробовала сосредоточиться на передаче.
Весь день она странно себя чувствовала. Отец всегда говорил, что, если чувствуешь, как по спине пробегает холодок, значит, кто-то ходит по твоей могиле. Элизабет в это не верила, но все же отвернулась от трехместного кожаного дивана, пытаясь избавиться от ощущения, что кто-то на нее смотрит.
Айвен видел, как она выключила звук телевизора, быстро поставила кофейную чашку на столик и вскочила с кресла так стремительно, будто сидела на булавках. Ну, вот опять, подумал он. Расширенными от ужаса глазами она оглядывала комнату. Айвен приготовился и подвинулся на край дивана. Кожаная обивка чуть слышно скрипнула.
Элизабет резко обернулась и посмотрела на диван.
Она схватила черную железную кочергу, стоявшую у большого мраморного камина. Крепко сжав ее в руке, так что побелели костяшки пальцев, она медленно обошла комнату на цыпочках, заглядывая во все углы. Диванное покрытие скрипнуло снова, и Элизабет бросилась туда. Айвен поднялся и отошел в сторону.
Он спрятался за занавесками и смотрел, как она снимает с дивана подушки, ворча себе под нос что-то про мышей. После десятиминутных поисков Элизабет положила подушки на место, вернув дивану его безупречный вид.
В недоумении она взяла со столика чашку и пошла на кухню. Айвен следовал за ней почти вплотную, он шел так близко, что пряди ее мягких волос щекотали ему лицо. Ее волосы пахли кокосом, а от кожи по-прежнему исходил фруктовый аромат.
Он сам не понимал, чем она его привлекла. Он наблюдал за ней с обеда в пятницу. Люк все звал и звал его играть в бесконечные игры, а Айвену не хотелось ничего, кроме как находиться рядом с Элизабет. Сперва только для того, чтобы понять, сможет ли она услышать или почувствовать его, но вскоре он пришел к выводу, что она неотразима. Она была помешана на чистоте. Он заметил, что она не может выйти из комнаты, чтобы ответить на телефонный звонок или открыть входную дверь, если в ней не все убрано. Она пила много кофе, рассматривала сад, снимала воображаемые пылинки практически со всего вокруг. И еще она думала. Это было видно по ее лицу. Элизабет сосредоточенно хмурилась, при этом выражение ее лица менялось, как будто она мысленно вела с кем-то разговор, и, судя по тому, как часто она хмурилась, эти беседы постоянно перерастали в споры.
Он заметил, что ее всегда окружает тишина. Ни музыки, ни каких-либо привычных звуков, как у большинства людей: грохочущее радио, открытое окно, через которое врывается шум лета, пение птиц, жужжание газонокосилок. Они с Люком мало разговаривали, и чаще всего их общение сводилось к тому, что она давала инструкции, а он спрашивал разрешения — в общем, ничего веселого. Телефон звонил редко, никто не заходил в гости. Как будто мысленные разговоры были достаточно громкими, чтобы заполнить окружающую пустоту.
Всю пятницу и субботу он ходил за ней по пятам, а вечером сидел на кремовом диване и наблюдал, как она смотрит, судя по всему, единственную программу, которая ей нравилась. Они смеялись над одними и теми же шутками, вздыхали в одних и тех же местах — казалось, они совпадают во всем, хотя она и не подозревала, что он рядом. Прошлой ночью он смотрел, как она спит. Спала она беспокойно, максимум три часа, остальное время провела за чтением: откладывала книгу каждые пять минут, смотрела в пустоту, снова брала, пролистывала несколько страниц, читая одно и то же, снова откладывала, закрывала глаза, через какое-то время вновь открывала их, включала свет, делала наброски мебели и комнат, играла с цветами, оттенками и кусочками тканей, выключала свет…
Наблюдая за ней из плетеного кресла в углу, Айвен почувствовал, что сам устал. Регулярные прогулки на кухню за кофе не помогали ей заснуть. В воскресенье утром она встала рано и принялась за уборку: чистила ковры пылесосом, мыла, полировала и драила и без того безупречный дом. Она занималась этим все утро, пока Айвен в саду за домом играл с Люком в салочки. Он вспомнил, что Элизабет особенно расстроил вид Люка, бегающего по саду, смеющегося и кричащего что-то самому себе. Она присоединилась к ним за кухонным столом и смотрела, как Люк играет в карты, с озабоченным видом качает головой и подробно объясняет правила пустоте перед собой.
Но когда в девять вечера Люк пошел спать, Айвен быстрее обычного прочитал ему сказку «Мальчик-с-пальчик» и поспешил к Элизабет. Он чувствовал, как тревога ее растет с каждым днем.
Она сполоснула кофейную чашку и, перед тем как поставить ее в посудомоечную машину, убедилась, что на ней нет ни единого пятнышка. Затем протерла раковину специальной тряпочкой и бросила ее в корзину с грязным бельем, стоявшую в подсобке. Потом она сняла воображаемые пылинки с нескольких предметов, подняла крошки с пола, выключила везде свет и начала тот же процесс в гостиной. Два вечера подряд она делала абсолютно одно и то же.
Но сейчас, выходя из комнаты, она вдруг резко остановилась, Айвен чуть не налетел на нее. Сердце у него бешено забилось. Неужели она почувствовала его присутствие?
Элизабет медленно повернулась.
Он поправил рубашку, чтобы выглядеть презентабельно.
Когда они оказались лицом к лицу, он улыбнулся.
— Привет, — сказал он, страшно смущаясь.