Катя решила, что полковник Гущин вместе с Елистратовым где-то наверху, осматривают этажи, и хотела было подняться к ним. Как вдруг увидела на ступеньках, ведущих в подвальный этаж, ту самую уборщицу, показания которой ей так и не удалось выслушать.
Та спускалась, и Катя, не раздумывая, устремилась за ней.
Это ведь она первая обнаружила тело.
– Гюльнар… (Так, кажется, ее звал опер из МУРа.) Гюльнар, подождите.
Ступеньки, ступеньки… Низкий потолок. Справа дверь – надпись «Химчистка-прачечная, приемный пункт… часы работы…» Стеклянная перегородка, дальше – закрытый киоск с выставленными на витрине пыльными рамками для фотографий и образцами багета.
Еще дальше – коридор и двери, двери с замками – складские помещения. Что-то звякнуло. Катя обернулась – рядом с киоском еще одна дверь в маленький закуток. Уборщица в сером комбинезоне стояла на пороге. За ней – полки с порошком, ведрами, швабра в углу.
– Гюльнар… Я капитан милиции Петровская Екатерина, – Катя подошла.
Маленькая, хрупкая уборщица доходила ей едва до плеча. Смуглая кожа, широкие скулы, тяжелые темные волосы.
– Я все уже рассказала. Мне надо уходить, мне надо домой, а никого не выпускают.
– Пока идет осмотр, никого и не выпустят, – ответила Катя. – Я у вас кое-что хотела спросить не для протокола, но сначала коротко повторите мне, как это было… все с самого начала. Вы давно работаете в универмаге?
– Два месяца. Я не хотела, мой жених меня заставил. Сказал – надо, иди, деньги нужны.
– Ваш жених тоже работает здесь?
– Он техник… дворник. А вообще-то он инженер-механик, учился в электротехническом институте… мы из Душанбе.
– Вы по-русски отлично говорите, Гюльнар, без малейшего акцента.
– Я учительница русского по профессии, – маленькая уборщица выпрямилась. – Жили в своем доме… а тут вот в подвале ютимся. Хорошо еще помещение отдельное, в соседнем – пятеро с маленькими детьми.
– Как вы ее обнаружили? – спросила Катя.
– Поднялась и увидела.
– Вы сразу поднялись на второй этаж из раздевалки?
– Протерла прилавки и витрины на первом. И пошла туда. Там витрин немного. В отделе белья их совсем нет.
– И увидели…
– Я сначала не поняла, что там на постели… а когда подошла… Я закричала, испугалась очень.
– Любой бы испугался на вашем месте. И на ваш крик прибежал Хохлов?
– Алексей… Он сразу позвонил в милицию с мобильного и хозяину.
– Вы приближались к телу?
– Я очень испугалась.
– Может быть, вы что-то нашли на полу и подняли?
– Нет. Аллах свидетель – я ничего не стала бы там трогать.
– А в примерочные вы заходили? Где зеркала?
– Нет. Я вообще стараюсь в эти наши здешние зеркала не глядеть.
– Почему? Это что, обычай у вас такой?
– Нет. Это просто… – Гюльнар поджала губы, – инстинкт, если хотите… мера предосторожности.
– Как это понимать?
– Никак, – уборщица отвернулась к полкам. – Это все?
– Нет, не все… А раньше эту женщину… покупательницу вы видели в универмаге?
– Я не помню покупательниц. Я убираю зал, лестницу и туалет. В туалете я ее никогда не встречала.
– А когда вы вошли в здание с Хохловым, двери… ну центральный вход и служебный – вы их открыли?
– Служебный вход открыл Хохлов и тут же запер. Центральный вход открывается в девять, когда открывается универмаг.
– То есть до приезда милиции универмаг был на замке?
– Я не понимаю.
– Все закрыто и вы внутри?
– Да. Но я бы предпочла оказаться на улице. Я хотела, Хохлов не позволил. Это все?
Она снова повторила свой вопрос.
– Нет, не все, – собственно, тема исчерпала себя, почти… И, судя по всему, уборщицу Гюльнар об этом обо всем уже дотошно и въедливо допрашивали. И ей явно надоело отвечать одно и то же. Интонация этой свидетельницы это доказывала.
Но…
– Послушайте, – Катя наклонилась, – а вы сами… вы сами никогда не замечали тут чего-то такого… раньше…
– Такого? – Гюльнар смотрела прямо перед собой.
– Странного.
– Странного?
– Я случайно оказалась свидетельницей одного разговора о том, что произошло здесь у вас в универмаге прошлой ночью.
– По ночам тут никого нет. В здании.
– Я понимаю, но…
– Об этом вам никто ничего тут не скажет.
– О чем об этом?
– О том, о чем вы меня спрашиваете, – Гюльнар обернулась к Кате.
Долгий взгляд.
А о чем я тебя спрашиваю?
– Почему?
– Кому охота прослыть дураком. Сумасшедшим.
– Люди кое-что слышали, Гюльнар. И это случилось прошлой ночью. Только те люди… они находились снаружи, на улице.
– Об этом вам здесь никто ничего не скажет, – повторила уборщица. – И я сама ничего никогда не слышала.
– Так, может, вы что-то видели?
– Я видела. Только это было не здесь.
– А где? Когда? Сегодня ночью?
– Вечером, поздно. В нашем дворе. Мы живем в семнадцатом доме, в подвале. Я потому сюда и устроилась, что близко. Жених мой… Ахат так приказал. Я приготовила ужин, а он все не шел – подметал двор. И я решила позвать его. Было темно, Ахата я не видела, слышала только, как шуршит его метла, и пошла… я прошла почти весь двор.
– Из вашего двора видно здание универмага, да?
– Да. Но дело не в здании. То, что я увидела… Понимаете, это была машина, и я ее сразу узнала. Иномарка, очень дорогая. Я всегда любовалась ею, когда замечала ее возле нашего универмага.
– Вы узнали машину? – странно, но в глубине души Катя отчего-то считала себя разочарованной.
– На ней ездит помощник хозяина – Иннокентий Викторович. Но раньше он никогда не ставил машину в нашем дворе, он оставлял ее прямо на тротуаре перед универмагом… днем.
– А сегодня утром, когда вы шли на работу, машина стояла на месте?
– Я не видела, я повернула в другую сторону. Наш двор сквозной, и так мне гораздо ближе.
В то время, когда в здании универмага на Александровской улице шел осмотр места происшествия, благостная, почти пасторальная сцена развертывалась на летней террасе итальянского ресторана на Рублевском шоссе, где владелец универмага Борис Маврикьевич Шеин частенько завтракал вместе со своей старой знакомой Ольгой Аркадьевной Краузе, жившей в особняке неподалеку.