Она смотрела в черный квадрат окна.
– Что хоть снится-то? – спросила она после паузы.
– Я все пытаюсь найти одно место… там во сне, то есть я его вижу… но я все хочу его найти, узнать… Может быть, какой-то знак, указатель… какую-то примету, по которой можно найти, пойти туда и…
– И что? Это же всего лишь ночной кошмар, – Ева покачала головой. – Наши ночные кошмары… Знаешь, мне тоже они раньше снились, когда я была такой, как ты… а потом я сказала себе: это только сны, – и все закончилось.
– Но мне нужно найти это место!
– Зачем?
– Потому что оно где-то реально существует. Знаешь, когда я ходил в парк в Кузьминках… ну, купаться туда на пруды, мне вдруг показалось, что я узнал это место там – в лесу у прудов… Там ведь тоже пруды…
– Где, Феликс? Где там?
– В моем сне. Пруды и танцплощадка, но это в стороне, понимаешь? А там – овраг, яма с водой и кругом деревья и листья опадают… а еще там какие-то развалины, много кирпича битого…
Ева убрала руку от его лица.
– И в парке мне вдруг показалось, что вот оно, то самое место, но я ошибся, там была просто поляна… никакой ямы, никакого оврага… никакой могилы.
– Тебе надо хорошенько выспаться, – сказала Ева. – Ты странный стал в последнее время, я тебя просто не узнаю.
– А я тебя, тетя.
– Меня? Почему это?
– Не знаю, ты какая-то другая вся… И стала такая красивая.
– Мне тут Искра тоже об этом говорила, мол, помолодела ты словно, мать… С чего бы это, Феликс, а? – Ева усмехнулась. – Может быть, я просто поняла, что есть главное, что приносит наивысшее удовольствие…
– Что, тетя?
– Жизнь, – Ева потрепала его по щеке. – Жизнь, а не сны, не видения. Жизнь, которую ты держишь в своих руках. И распоряжаешься ею, как тебе того хочется.
– Я люблю тебя, тетя.
– И я тебя, мой мальчик. Спи…
– Посиди еще со мной.
– Нет, уже очень поздно. Завтра ты опять всю ночь в своей обсерватории?
– Нам сказали приходить, потому что…
– Ладно, ладно, я же не запрещаю тебе, я понимаю – это твоя жизнь, и ты достаточно взрослый уже, чтобы строить ее сам.
Ева поднялась с дивана. В белой кружевной ночной рубашке, открывавшей загорелые плечи, немножко растрепанная, она показалась Феликсу похожей на юную девочку. Но это был только обман зрения в неверном свете маленького ночника.
Этот день в МУРе был днем абсолютного триумфа, такого ажиотажа Катя не наблюдала в правоохранительной системе столицы давно.
Прокурор округа…
Прокурор города…
Начальник департамента криминальной милиции…
Семь кураторов из министерства…
Начальник ГУВД Москвы…
Замминистра…
И все это приехало, примчалось, прилетело на вертолетах, приплыло, материализовалось из разреженной атмосферы среди молний и громких раскатов грома…
Нахлынуло и осталось командовать и вникать, слушать рапорты и доклады, сеять указания и распоряжения в пять часов утра!
Полковник Ануфриев позвонил в шесть утра и был предельно краток:
– Взяли?
– Взяли с поличным, – Елистратов, обалдевший от докладов и рапортов, только хрипел, яростно жевал свою сигару и сверкал глазами.
Торжество…
– И кто он такой?
– Он из универмага, и он знал одного из тех, прежних. В общем классический имитатор.
– Так я и думал, что ж, искренне поздравляю.
Во всех этих круговоротах славы Катя как-то потерялась. Гущин хоть и бодрился, но тоже взгрустнул – чужой монастырь… МУР… мало ли что они «вместе пахали»… теперь все сосредоточено тут, на Петровке…
В восемь утра Катя и Гущин пили кофе в местном буфете и завтракали пирожками. Катя чувствовала, что на нее обращают внимание – страшный пятнистый комбинезон свой и сапоги она так и не сняла. Только берет сложила и сунула под погон на плече.
– Круто смотришься, ей-богу, – Гущин опрокинул кофейную чашку. – А вообще-то, кажется, мы уже лишние на этом празднике жизни.
– Ничего не лишние, Федор Матвеевич.
Кате хотелось воскликнуть: вы герой! Как там все было в этом чертовом универмаге, она думала, что умрет со страха, когда этот чертов звук… А Гущин не испугался. И только благодаря его храбрости и решительности они узнали, что этот чертов Хохлов…
Странно, но она испытывала острое, жгучее разочарование. Какой-то полный крах…
– А что это за аппаратура была у него? – спросила она.
– Звуковой синтезатор, магнитофон, усилители, динамики… Он же, оказывается, как елистратовские орлы установили, в прошлом, до того, как в универмаг нанялся, звукооператором на киностудии работал… мастер звуковых эффектов. Вот и сконструировал с помощью своей аппаратуры «глас из преисподней».
Горький вкус кофе…
– Пойдем, – Гущин дожевывал пирожок с мясом. – Они там угомонились уже, в десять совещание с докладом всех обстоятельств задержания. Время для откровенного разговора еще есть.
Насчет времени он не ошибся, а вот насчет откровенного разговора…
Алексей Хохлов находился в следственном кабинете внутренней тюрьмы. И кроме Елистратова и двух оперативников на допросе присутствовал следователь прокуратуры.
Все это Катя увидела, когда дежурный провел их длинным безрадостным коридором в следственный кабинет – камеру.
– Можно поздравить, коллеги? – осведомился Гущин. – Признался во всем?
– Я НИКОГО НЕ УБИВАЛ!!
Катя смотрела на Хохлова. И этот парень так напугал их там… там… до дрожи, до ступора…
Звуковой синтезатор…
Так просто… И получилось в результате что-то «нечеловеческое»…
– Мы тебя с поличным взяли, когда ты эту фиговину включал, – сказал Елистратов, наклоняясь через стол к Хохлову. – Может, скажешь, не ты ее соорудил в универмаге?
– Да, я сделал, этого я не отрицаю, но я никого из них не убивал!
– А может, ты и про Сергея Ванина слышишь впервые?
– Про кого?
– Про него, отчима твоей ненаглядной, в прошлом инкассатора Гознака, а до этого электрика… Там твоя девица, в кабинете в розыске, ее уже привезли, допрашивают.
– Не трогайте Веронику! Она ни при чем!
– Очень даже при чем. Она призналась во всем, что помогала тебе, что вы вместе это все задумали…
– Она говорит это потому, что знает: я никого не убивал!