— Даша, Федор Стальевич, прошу прощения, что заставляю вас на это смотреть, но… На этом вот снимке кроме Валерия вам еще кто-нибудь знаком? — Колосов выложил на стол фотографии с места происшествия.
Их реакция была разной: Федай-старший, увидев голый труп племянника на кафельном полу, отвернулся. Вытащил столбик нитроглицерина и высыпал себе на ладонь две таблетки. Руки его дрожали. Даша не вскрикнула, не охнула даже, взяла фотографии, поднесла близко к глазам.
— Нам сказали, что их нашли повешенными. А тут они лежат, — шепнула она.
— Это уже после. Мы их сняли. — Колосов смотрел на ее лицо — веснушки на нем теперь смахивали на пятнышки грязи.
— Это Саша Иванников. — Даша провела пальцем по изображению бритоголового с татуировкой. — Значит, и он… и его тоже… А этого вот я тоже видела. — Она ткнула в толстяка. — Мы как-то договорились с Валерой встретиться в кафе, и они приехали вместе на том самом синем джипе, про который вы спрашивали. Его, кажется, зовут Андрей, но Валера называл его просто Грач — «Закажи эспрессо, Грач. Скачай мелодию, Грач», — это прозвище такое…
— Он еще что-нибудь про этого Грача говорил? — Колосов не решался забрать у нее страшные фото.
— Нет. Или же… я сейчас вспомню…
— Может быть, говорил, где они познакомились?
— Нет. Он говорил, что они ездят вместе на аэродром Южный возле Быкова. — Даша разжала пальцы, и снимки спланировали на стол. — Там аэроклубы. Этот Грач там что-то организовывал, шустрил… Он фанател от Мэрилина Менсона и увлекался каббалой.
— Откуда вы это знаете? Это Валерий вам говорил?
— Валера мне не говорил ничего. Это Грач сам тогда в кафе хвастал, что купил зверски дорогой билет на Менсона. А на запястье носил красную шерстяную нитку с узелками: сейчас во всех журналах пишут, что это оберег каббалистов.
— Мода, мода такая пошла — это ж надо! — воскликнул Федай-старший. — Дарья, а ты была, оказывается, в курсе всех Валеркиных дел. Что ж ты все отнекивалась, когда мы с его матерью тебя спрашивали?
— Я не отнекивалась, Федор Стальевич, я…
— Молчи. Все вы так, молодые. Старшее поколение для вас — враги, чужие. Все таитесь, молчите как партизаны… А в подъезд зайдешь — у ящиков презервативы использованные валяются! — Лицо Федая покраснело. — Вы вот жили, секретничали вовсю, любились по углам, таились. А хоронить-то нам, старикам, придется. Вас, молодых, нам, старикам, — легко ли это!
— Федор Стальевич, с вами сейчас тоже будет плохо. Я от бабушки Фани доктора позову. — Даша метнулась из кабинета.
— На … мне твой доктор! — зарычал Федай-старший. — Во, майор, видел? А знаешь, кто она такая, знаешь, чья кровь в ее жилах течет? Опанасенко-Крижановского — героя легендарного, что вместе с Фрунзе и дедом моим Перекоп брал. Дед ее с Иосифом Виссарионычем в одном президиуме сиживал, правду не боялся говорить усатому, за что сроком в лагере и ссылкой сполна расплатился. Как же мы на нее надеялись! Думали, опора нашему разболтаю в жизни будет, рука об руку вместе пойдут, а она… она, майор, — мы вчера только с Олей, женой брата моего покойного, узнали, — в прошлом году аборт от Валерки сделала. Побоялась от наркомана родить!
— У вас есть пара часов свободных? — спросил Колосов Дашу уже в прихожей. — Проедемте со мной в прокуратуру, ваши показания запишет следователь. Они очень важны для следствия.
Она не стала отказываться. Схватила сумку, скинула тапки, сунула ноги в кроссовки, натянула джинсовую куртку.
— Вы правда собирались с Валерием пожениться? —спросил ее Колосов в лифте.
Она пожала плечами:
— В последние полгода мы редко виделись. Он все где-то пропадал. Потом вдруг возникал — звонил, появлялся.
— Он употреблял миристицин?
Ее глаза округлились от удивления:
— А что это такое?
— Да так, муть одна. — Колосов не стал просвещать ее насчет вытяжки мускатного ореха. — Может, когда обмолвился, что нашел более легкий заменитель героина?
— Он окончательно порвал с наркотой, — сказала Даша. — Он дал мне честное слово, что завяжет. И потом я знаю — он сам этого очень хотел… Эти сеансы у целительницы ему правда помогли. Он говорил, что стал совсем другим человеком, совершенно переродился. И я ему верила, он мне не врал. Я сама видела — он сильно изменился за эти полгода.
— Изменения были в лучшую или в худшую сторону? Она снова пожала плечами:
— Мы стали редко видеться — это было, наверное, плохо, но… В нем появилась какая-то новая энергия, он очень окреп физически и духовно. И потом, я видела — это всецело им завладело. Он не мог уже этому противиться.
— Что «это»? — спросил Колосов. — Я что-то, Даша, вас не очень понимаю.
— Ну, это самое, то, что вытеснило наркоту. Он нашел для себя какую-то замену. — Даша на секунду умолкла, а потом продолжила: — Когда нам позвонили из милиции и сказали, что он… что его вынули из петли, Ольга Александровна, его мама, страшно закричала. Они все — она, Федор Стальевич, бабушка Фаня — думали, что он покончил с собой, наложил на себя руки. Они до сих пор в этом убеждены. Только вы им не верьте.
— Почему?
— Потому что он совсем не хотел умирать. Он хотел жить, хотел быть успешным и богатым человеком, а не люмпеном-наркоманом. Он вообще не собирался умирать, ему только всегда было любопытно…
— Что любопытно? — спросил Колосов.
— Ну, что его может ожидать там. — Даша ткнула куда-то себе под ноги. Там ничего не было, кроме пола старого лифта и темной шахты. Двери лифта открылись на первом этаже.
«Чего ты ждешь? Уезжай!»
Уезжай! Ирина повторяла это каждый раз, как они виделись. Но Иван Канталупов каждую новую встречу вел себя так, словно она не говорила этих слов никогда. Дракон давно уже покинул свое ущелье, а дорогу назад засыпал горный обвал. Впереди была иная дорога и лес — нескончаемый лес до высоких звезд.
Дорога свернула — и озадачила его. Дракон огнедышащим плевком своим легко мог поджечь чащу, как факел, и осветить себе путь. Но Иван Канталупов поступил проще: включил мощные фары новой, уже не «мышкинской», а «московской» машины. Он водил ее по доверенности. Это была бежевая «Тойота RAW».
Дорога изогнулась ужом, свернула раз и еще раз, уводя все дальше и дальше в лес. Да, подумал Иван Канталупов, это вам не сеансы медитационной релаксации в занюханном Дворце культуры точной механики. Это совсем другое дело — в лесу, на свежем воздухе, на воле, под вечным сиянием Млечного Пути. Хотя суть и здесь и там одна и та же.
Три часа назад в Москве он виделся с Ириной у нее дома. Они встречались так вот уже не один месяц. Дома была мать Ирины — сидела на кухне, смотрела одним глазом в телевизор, другим в пасьянс. Ирина выглядела усталой и подавленной, говорила капризно: «Уезжай, Иван, завтра же уезжай домой! Чего ты добиваешься?» Он ответил кротко: «Ничего, просто хочу видеть тебя». Она закурила сигарету, повторила нервно: «Убирайся, ты мне осточертел! Неужели ты не понимаешь, я не желаю тебя видеть. Я хочу остаться одна».