Стояла могильная тишина. Сюда, в этот подвал, не проникало ни одного звука снаружи. Не доносился даже грохот боевика из включенного наверху телевизора. Но вот в темноте послышались шаркающие шаги. Кто-то медленно и осторожно спускался по винтовой лестнице.
Канталупов увидел знакомую высокую фигуру. Он был снова с ними. Сюда, в эту потайную подвальную комнату, он принес на руках свою сестру. Она цепко и преданно обвивала руками его шею. Он был в длинном темном жреческом одеянии, а она совершенно обнаженной. Ее маленькое хрупкое тело светилось фарфоровой белизной.
Тому, что должно было произойти здесь и сейчас, предшествовал подготовительный ритуал. Когда Канталупов приехал, этот ритуал уже начался. Он — очень сосредоточенный и серьезный — сидел в спальне на полу у ног своей сестры. Мыл ее ноги ритуальным настоем из розового масла и свежей свиной крови, вытирал их куском черного шелка. Гладил ее, успокаивал, тихо о чем-то просил. Она казалась безучастной ко всему, что он с ней делает. Нагота совсем ее не стесняла. В глазах было странное отрешенное выражение — она словно смотрела мимо них, сквозь них.
Кого видела она там, за их спинами, в темноте?
Иван Канталупов почувствовал, как при этой мысли и его охватила нервная дрожь. Он вспомнил, как они с Брагиным только что присутствовали при ритуале соединения. Он и его сестра стали единой плотью — это была тоже часть подготовительного обряда. Он опрокинул ее как неживую целлулоидную куклу на постель и взял подряд несколько раз. Он стонал и извивался у них на глазах от наслаждения, как от сильнейшей боли. А она — его сестра — не проронила ни звука. Ее молчание было пугающим. Она смахивала на мертвую. Она была уже явно не с ними.
Где она была? С кем?
Мысль — нелепая и неотвязная — сверлила Канталупова: вот если бы в Мышкине про все это узнали… Вот если бы все это и то, другое, что вот-вот случится здесь и сейчас, узрела Ирина — светлая рыжая королева. Сколько бы еще злых пощечин она бы ему отвесила? А может, и ее все это затянуло, намертво привязало бы к себе? Кто ведает сердце женщины, кто знает, что ему на самом деле желанно?
На его глазах он с сестрой на руках приблизился к подставке. Наклонился и опустил женщину на холодный цементный пол. Она лежала на спине как неживая. Глаза ее были закрыты.
Он прошел в темноту — в глубь помещения. Там в стенной нише был вмонтирован несгораемый сейф. Открыть его мог только он — требовались опять-таки биометрические данные. Сейф был сделан заблаговременно — Иван Канталупов сам, лично по его просьбе нашел надежную немецкую фирму, которая сделала все точно и добросовестно, соответственно с пожеланиями клиентов.
Тишину нарушил хриплый вздох Брагина: дверь сейфа открылась. Канталупов почувствовал, как и по его спине прополз мерзкий позорный холодок. Что же это такое с ним?! Откуда такой мандраж? Ведь он уже держал это в своих руках. Держал там, в лесу, возле подбитого им же самим самолета. Он вытащил это из кабины. Поповы уже подохли — последним выстрелом в упор он добил старшего — Глеба. Они были мертвы и не могли ему помешать. Он нашел в кабине деревянный ящик, вытащил его и поволок к своей машине — бегом, через лес, стараясь оторваться от погони, которая его настигала. В его сердце тогда не было ни малейшего страха — сплошной восторг. Дракон снова расправил свои крылья и взмыл в небеса, кружа над этим лесом, над этой самолетной гарью, над трупами приконченных предателей. Так что же сейчас, здесь, в этом подвале, он, великий дракон, с испуга готов снова забиться в свое тухлое логово? Ведь это только пролог, самое главное — великая жатва — еще впереди!!!
Канталупов закрыл глаза: тьма, какая же тьма кругом. Открыл — снова тьма и огоньки свечей, голое женское тело, вытянутое на цементном полу, подставка, накрытая черной тканью, и на ней…
На вид это был совсем небольшой, но чрезвычайно тяжелый бронзовый ящик. Просто — ящик. На верхней его выпуклой крышке все еще была земля. «Это оттого, что они, Поповы, нашли его в земле», — с содроганием подумал Канталупов. Для отвода глаз они замаскировали его как багаж — спрятали в деревянный ящик из-под авиадеталей. Тогда с места крушения самолета ему пришлось тащить до машины и эту деревянную оболочку-обманку. Но дракон справился. Он привез это сюда и передал ему. У него и в мыслях не было присвоить себе это сокровище по примеру отступников Поповых.
И вот теперь это было перед ним в мерцании свечных огарков.
— Мы стоим на пороге, братья… Великая июньская жатва близка.
Канталупов услышал его голос — обычно спокойный и звучный, сейчас он срывался и дрожал от волнения. «Неужто и он боится?» — подумал Канталупов.
— Осталось совсем немного. Мы все прошли долгий трудный путь. Путь соблазнов, свершений, испытаний и жертвоприношений. Мы многое сделали, чтобы достичь нашей цели. Сделали даже невозможное… Да, невозможное… Но на глазах наших по-прежнему пелена. — Он надолго замолк.
В тишине потрескивали свечи. Хрипло, как астматик, дышал Брагин. Канталупов хотел пошевелиться и не смог. В кончиках пальцев он ощущал странное неприятное покалывание. Такое уже было с ним, когда он тащил ящик с этим от горящего самолета к своей машине. Потом это ощущение прошло. И вот сейчас, здесь, в подвале…
— Мы спросим и, возможно, услышим ответ. — Голос его снова сорвался. — Все ли мы сделали… все ли сделали так, как надо… как должно, чтобы снять самую последнюю печать…
Канталупов увидел, как он, произнеся это, буквально рухнул на колени возле своей сестры. Положил руки ей на грудь. Темное одеяние соскользнуло с его плеч — он тоже, как и она, был совершенно голый.
— Я такой, каким пришел в этот мир. У меня ничего нет, кроме тебя! Я служу тебе духом и плотью. Помоги мне… Помоги же мне… Ответь!
Его голос упал до свистящего шепота. И было непонятно — к кому, собственно, он обращается, все сильнее и сильнее надавливая ладонями на голые бесстыдные груди своей сестры. Внезапно ее безжизненное тело выгнулось дугой. Он отшатнулся. Тело обмякло, затем снова выгнулось. И вдруг она забилась в страшных судорогах, оглашая подвал глухими стонами. Это было жуткое зрелище — ее головка с белыми кукольными волосами моталась из стороны в сторону. Пальцы царапали цементный пол, царапали кожу, раздирали ее в кровь. Они все застыли над ней, бьющейся в конвульсиях, как в ступоре. В подвале нечем было дышать. Казалось, весь воздух вышел, выгорел, улетучился, обратившись в вакуум.
— Я… я больше не могу! — внезапно истерически заорал Брагин. — Хватит, довольно! Довольно! Прекратите! Мне очень плохо, у меня, кажется, сердечный спазм!
Но они словно и не слыхали его. Их взгляды были прикованы к женскому телу, бившемуся словно в последней агонии. Вот оно снова выгнулось дугой и потом ударилось об пол. А потом еще раз, еще, еще и еще. Этим щуплым женским телом словно завладела какая-то страшная сила, которая рвалась наружу, пытаясь…
— О-о-о-о! — раздался нечеловеческий вопль. Тело снова выгнулось и… внезапно обмякло. Он на коленях подполз к сестре, приподнял ее голову с разметавшимися белыми волосами. Она хрипела что-то нечленораздельное: