— П-п-п-п… — губы ее прыгали, лицо искажали дикие гримасы.
Канталупов видел, как он нагнулся к самым ее губам. Его самого трясло как в лихорадке.
— Что? Что? Аня, что?!
— П-п-п-п… — Она словно заикалась, хваталась за его руки, оставляя и на них глубокие царапины своими ногтями.
— Что тебе открылось? — Он встряхнул ее с силой.
— П-п-п-пя-ать…
— Что? Я не понимаю.
— П-пя-ать, пя-ать…
— Пять? Ты увидела это число?
— П-пять… их… д-должно б-б-б-быть п-п-пятеро…
Она выдохнула это, и голова ее упала — она потеряла сознание. Он быстро поднялся. Шагнул к подставке. Дотронулся до того, что на ней стояло, рукой и снова медленно благоговейно опустился на колени.
Прошло полчаса. Ивану Канталупову показалось, что прошла вечность. Все это время он стоял совершенно неподвижно. Даже боялся громко дышать. Глаза его были прикованы к голой мужской фигуре, скорчившейся в подобострастной позе перед подставкой-аналоем, на которой стоял бронзовый ящик.
Но вот он наконец пошевелился, словно стряхивая с себя оцепенение. Поднялся с колен. Поднял и свое одеяние. Накрыл им то, чему только что так ревностно поклонялся.
— Вы все слышали? — спросил он тихо.
— Да. — Канталупов не узнал ни своего голоса, ни сипения Брагина.
— Наша жертва, наша гекатомба состояла из четырех. Я хотел, чтобы все было как тогда, много лет назад… В точности как тогда… Чтобы снова все повторилось. Но я ошибся. Наша жертва принята, но она недостаточна… Недостаточна, чтобы вскрыть последнюю печать… Их должно быть на одного больше. Пять.
— Да где же мы пятого-то найдем? — просипел Брагин. — Что же это? Мы же не успеем. Времени совсем почти не остается.
Его голос все еще звучал слабо, болезненно, но уже конкретно и по делу. О сердечном спазме больше не было и речи.
— Мы обязаны успеть. — Он с усилием поднял с черного аналоя тяжелый ящик, закутал в ткань и понес его к сейфу.
— Но это невозможно!
— Мы делали и невозможное.
— Но это опасно! Кого мы найдем? Где? — выкрикнул Брагин.
— У Неверовского есть сестра, — хрипло произнес Канталупов.
Он закрыл сейф, установив биометрическую защиту-код. Вернулся, бережно поднял с пола свою сестру. Заглянул в ее лицо. Странное у него было выражение… Он дотронулся пальцами до ее закрытых глаз.
— У Неверовского есть сестра, — упрямо повторил Канталупов. — Может быть, она…
На его изумленных глазах он нежно, благодарно поцеловал свою впавшую в глубокий обморок сестру в губы, а потом спросил:
— А где наша девочка? Где наш ангельский цветок? Она должна быть тут, с нами. Но ее нет. Что бы это могло значить, а?
— Она должна была достать тот снимок, — ответил Брагин. — Она поклялась мне, что вернет его нам любой ценой. Первый раз у нее ничего не вышло. Она пытается…
— Она пытается? Но где она? Ты не знаешь? Завтра же найди ее.
Брагин отвернулся к стене. Он долго молчал.
— Я один не справлюсь, — сказал он глухо. И это «не справлюсь» относилось вовсе не к поиску, а к чему-то совсем другому.
Канталупов почувствовал на себе его взгляд:
— Помоги ему, Дракон. — Это прозвучало как приказ. — Помоги еще раз. Я хочу, чтобы завтра же наша девочка, наша маленькая Ангелина была снова с нами.
«Ил-86» компании «Аэрофлот» вылетел из Шереметьева и приземлился в аэропорту Рузыне. Прага встретила Сергея Мещерского как старого приятеля. Прежде он бывал в этом городе и зимой, и весной, и осенью. А вот в июне, в начале туристического сезона, впервые.
Но все было в Праге по-старому, по-привычному. Тот же маленький, страшно уютный отель в Малой Стране над Влтавской протокой, именуемой пражанами Чертовкой, тот же обменный пункт, та же монастырская пивнушка «У святого Томаша». Телефоны пражских партнеров из местной турфирмы, вид на Градчаны с набережной. Ночная реклама, сумрачные средневековые улочки, звуки гитары и саксофона с площади, желтые чешские трамваи, каких уже так мало осталось в Москве. Единственно, что портило впечатление, — это несметные орды туристов, праздных отпускников со всех уголков Европы, которые, казалось, двигались во всех направлениях не только по улицам и мостам, но и по стенам домов, по крышам, шествовали вверх ногами по пражскому небу, потому что в самом городе всем уже не хватало места.
Мещерский с сознанием чувства долга позвонил Кате в Москву с Карлова моста. Отрапортовал четко и деловито: вот прилетел, устроился, в настоящее время пытаюсь исполнить, что обещал, — держу курс на отель «Адрия» на Вацлавской площади, где в настоящее время проживает граф Владимир Всеволодович Головин. Катя вздохнула на том конце и переспросила: «Граф? Ах! На Вацловской площади?» И снова вздохнула. Мещерский вспомнил, как он организовал ей с мужем Вадимом Кравченко рождественский тур в Прагу. Они улетели, а он крепился, крепился, а потом под самый Новый год не выдержал — сел в самолет, благо виза была еще не просрочена, и через три с половиной часа уже стоял на этом вот самом Карловом мосту. Они с другом детства Вадимом Кравченко обошли за два дня все знаменитые пивные. А Катя купила себе такую смешную розовую сумочку… Каждый поздний вечер они расставались в вестибюле отеля — Катя и Вадим шли к себе в номер, а он… эх! Что толку было приезжать в эту Прагу втроем? Вот и сейчас, после романтического вздоха по поводу Вацлавской площади, Катя радостно сообщила, что утром ей звонил Вадик. У него все нормально. А что может быть ненормального у такого здоровенного лба, у медведя-командированного?
Мещерский брел по Карлову мосту в разноязыкой толпе. Разглядывал статуи. Вот святая Луитгарда. Говорят, если подержаться за ее бронзовую ножку и загадать желание — ну, например, слегка прибавить себе роста и мускулатуры, — оно сбудется. Но пойди сыщи эту волшебную ножку в складках бронзового одеяния! И про статую Турка, что третирует Христианина, тоже говорят похожее: заберись вопреки полиции на парапет, коснись басурманской чалмы, и твое желание — ну, чтобы девушка, которая столько лет тебе нравится, тебя наконец-то полюбила — исполнится сию же секунду.
На голове бронзового Турка сидел сизокрылый пражский голубь. С живейшим интересом он наблюдал сверху за людьми. Зыркнул черными бусинками глаз и на остановившегося Мещерского. Заворковал, заворковал «гули-гули» и внезапно, но метко выстрелил беленьким, попав прямо на бронзовый нос ввергаемого в узилище Христианина.
Туристическая река текла к Староместской площади, и Мещерский поплыл с ней дальше — вот знаменитая ратуша, часы ее показывают половину шестого вечера и советуют поторопиться, чтобы не опоздать к господину Головину. Но торопиться так не хочется. Торопиться в Праге вообще невозможно.