Он признается, что ему поручено настойчиво приглядывать за.., корреспонденткой, которая в момент смерти находилась подле Погребижской. У ментов, сообщит Кох, мол, есть веские основания подозревать, что она располагает важной информацией, которую, как истый газетчик, скрывает до поры до времени, пытаясь самостоятельно вести расследование.
А ему, который теперь полностью вне подозрений, поручено не только следить за ней и охранять ее, но и постараться вынудить сообщить известные ей сведения о личности убийцы. В цирке слухи распространяются, как чума. И когда в них тот, кого мы ищем, найдет косвенное подтверждение своим собственным догадкам, возможно, он…"
Никита в том памятном разговоре с Катей объяснял все излишне подробно. Можно было проще:
Коху отводится роль открытого источника. Тебе — приманки. И убийца должен как-то среагировать.
Возможно, он как-то проявит себя в отношении источника слухов или же в отношений той, в ком почувствует для себя угрозу, — в отношении корреспондентки из газеты. В отношении тебя, Катя. И в этот момент мы в свою очередь среагируем на него.
Он мог сказать и еще короче: убийца, возможно, снова попытается напасть, чтобы обезопасить себя.
И вот тогда…
Катя слушала его, не перебивая. Когда же он спросил ее, согласна ли она помочь им, — сказала:
«Да». Согласилась слишком даже, на взгляд Никиты, легко. И ему отчего-то больно было вспоминать выражение ее глаз в этот момент.
А вот Кох…
— Генрих, ты меня понял? — повторил Колосов.
— Я понял. Я постараюсь. Сделаю все, как ты говоришь. — Кох вскинул голову, словно пытаясь что-то прочесть в лице начальника отдела убийств. — А ты обещаешь, что это будет закрытый процесс?
— Это тебе обещает прокуратура. От себя лично я тебе обещаю, Генрих, другое. — Никита наклонился к нему, опершись кулаками на стол. — Я обещаю, что глаз с тебя не спущу ни сегодня, когда тебя выпустят, ни завтра, ни через месяц, ни через год. И не дай бог, слышишь меня, не дай бог где-нибудь — в Москве ли, у нас ли в области, в Рязани, на Камчатке, во Владивостоке — всплывут какие-нибудь художества, связанные с кладбищем. Не дай бог, понял? Я тебя из-под земли достану. И мы обойдемся уже не только без процесса, но даже без задержания.
Кох смотрел ему в глаза, не мигая. И странный то был взгляд, очень странный. Никите на миг показалось, что из человечьих зрачков на него смотрит гиена-трупоед.
— Мы обойдемся вот этим. — Колосов достал и положил на стол перед собой пистолет. — Я тебя пристрелю. И никто меня не заподозрит. Потому что я все сделаю так профессионально, что это будет выглядеть как.., повторный в твоей молодой жизни суицид. Пороки надо уничтожать на корню. И пуля для этого — лучшее средство. Так ты все понял, Генрих?
Ты согласен на мои условия?
Об этом разговоре в кабинете розыска Катя так никогда и не узнала. Но первым, кого она увидела в цирке в тот день, был Генрих Кох.
Как ни в чем не бывало он стоял возле львятника и мыл из шланга пустую передвижную клетку.
Катя сделала над собой титаническое усилие: иди спокойно. Не смотри на него так, не показывай вида!
Она кивнула Коху — поздоровалась. Он кивнул в ответ. Вот вроде бы и все. Но Катя вдруг почувствовала, как противно у нее дрожат колени.
Она готовила себя к этому посещению цирка.
Ночью лежала с открытыми глазами, смотрела в потолок. Все твердила себе: глупости, чего ты выдумываешь, ничего страшного не случится. И потом — ты же будешь там не одна. Тебя будут прикрывать…
Значение многозначительной фразы «оперативное прикрытие», сообщенной ей Колосовым, еще вчера днем было для Кати хоть и туманным, но все же вселяющим кое-какую уверенность. В ее представлении «прикрытие» означало тотальное наводнение цирка переодетыми сыщиками и спецназовцами, которые ни на секунду не выпустят ее, приманку для неуловимого убийцы, из вида, будут стеречь каждый подозрительный жест, каждый взгляд, каждый шорох, и вообще…
Еще вчера днем в кабинете у Колосова все это казалось вполне реальным. Но сегодня, когда она вошла на территорию шапито…
"Маскарад этот ваш бредовый рассчитан от силы на один-три дня, — еще вчера возвестил ей драгоценный В. А. — Если за это время ни черта не произойдет, этот твой любимый оперативный ас останется в дураках (имелся в виду, естественно, Колосов). К тому же от начальства получит капитальную выволочку.
И поделом. Потому что так такие дела не делаются".
Кате хотелось спросить: а как? как делаются? Но она не спросила. Из гордости, из упрямства. Вадька ведь мог вообразить, что она струсила! А она и так во время их вчерашнего такого неожиданного, такого стихийного (как выразился Кравченко) примирения сделала достаточно уступок. Он, конечно, чувствовал себя абсолютным победителем (Катя едва не подумала — укротителем). Ведь это она по собственной воле сделала первый шаг. Фактически сдалась…
Она знала, Кравченко очень ценит даже самые малые свои победы в этой странной сладкой борьбе, которая называется «счастливая супружеская жизнь».
А потому признаваться ему еще и в том, как у нее погано, беспокойно и сумрачно на душе, она не желала.
Это выглядело бы как жалоба, как признание в своей женской слабости, как плач в жилетку.., то есть в свитер с тем чудесным вязаным узором.
Свитер бросили на кресло, стащив его рывком через голову. Утром Катя хотела было аккуратно сложить его и убрать в шкаф. Но Кравченко сказал, чтобы она все оставила как есть. Он лежал в постели, наблюдал, как она одевается. «Ты разве не едешь сегодня на работу?» — спросила Катя. Кравченко покачал головой — нет. «У меня выходной».
У него был такой вид, словно он вот-вот скажет ей что-то еще. Очень важное для них обоих. Но лишь в том случае, если она САМА СПРОСИТ.
Кате в душе очень, очень хотелось спросить его: а ты не поедешь со мной? Не поедешь туда?
Но она не стала спрашивать. Нет, не нужно. Достаточно того, что она наговорила ему ночью. Он мог торжествовать. Он был победитель. Никогда прежде она не чувствовала такого облегчения и такой радости от этой своей полной и добровольной капитуляции перед ним. Они совсем не спали этой ночью…
Но то было уже в прошлом. За окном сиял новый день. И его еще надо было как-то прожить.
* * *
В цирк, как и было условлено, она приехала во второй половине дня. Ей отчего-то прежде представлялось, что на «задание» ездят на бешеной скорости на иномарке с тонированными стеклами. Но так бывало лишь в кинобоевиках. В половине третьего она вышла через КПП и зашагала по родному Никитскому переулку к метро. На конечной села в маршрутку до Стрельненской ярмарки. Никакого «оперативного сопровождения» за собой, а тем более «прикрытия» она не заметила.