Военно-компьютерная сеть ИНТЕРЛИНК объединяет данные всех спутников США, создавая трехмерное изображение поля боя. Любой пользователь может, орудуя мышкой, прогуливаться по городам противника, по его боевым порядкам. Компьютер-гигант находится в Лэнгли, штаб-квартире ЦРУ, но дисплеи теперь на каждом самолете, танке, десантном корабле и даже у отдельных коммандос.
Сам мобильник сообщит о том мгновении, когда произойдет подключение к всевойсковой сети, а пока что для обеспечения полной секретности у него просто безобидный ноутбук в мобильнике, как у многих, хотя и навороченный, технологически продвинутый.
Он быстро написал на клочке бумаги крупными буквами: «Мария! Я очень люблю тебя. Я прошу тебя стать моей женой. Сейчас я отлучусь, но… я вернусь за тобой. Любящий тебя Стивен».
Подумал, перед «Любящий» дописал «По-сумасшедшему», придавил бумагу тяжелой солонкой, чтобы не сдуло сквозняком, и, заперев квартиру, положил ключ под коврик и вышел на улицу.
Во дворе женщины сразу обратили на него внимание, любопытные сороки. Он заставил себя приветливо улыбнуться, поздоровался вежливо.
Одна спросила сразу:
– А что-то Мария выбежала так, будто за нею гнались! Даже Ави не поспевал…
– У них срочные дела, – объяснил Стивен. – Работа такая, знаете ли… Кстати, с Марией прощайтесь, скоро мы с нею уедем ко мне в Калифорнию. Она согласилась выйти за меня замуж, у меня большое ранчо, а Мария обещала нарожать мне пятерых детей! А то и семерых.
Соседки ликующе зашушукались, на Стивена смотрели уже с нежностью, как на родственника, одна чуть не всплакнула:
– Пятеро… Семеро! Надо детей, надо. А то нас так мало, так мало…
Ага, щас, подумал Стивен, вежливо распрощавшись и выйдя на улицу. Буду я вам плодить жидят! Все будут стопроцентными американцами.
Он прошел от цитадели Давида по улочке Давида: кривой и настолько узкой, что даже локти не растопырить. Свет закатного солнца сияет только наверху, а здесь черно и древне. Небо выгнулось даже не куполом, а почти клином, беспощадный жар оттуда не льется, а опускается широким всеудушающим одеялом.
Наступает вечер, последний вечер Иерусалима, последний вечер Израиля. Офисы давно закрылись, народ даже успел поужинать и отдохнуть после службы, на улицах снова полно народу, многие идут в центр города, где на пешеходных улочках, вроде Бен Иегуды, всегда по-семейному уютно и празднично, всегда музыка, столики летних кафе, а беспечный народ радуется жизни, в одном месте пробуя пышущие жаром шашлыки, в другом – ледяное мороженое.
Чувствуя странное волнение, он прошелся вместе с празднично одетой толпой по середине улицы, старательно обходя выдвинутые на тротуар окруженные стульями столики, здесь быстро лопают бифштексы, паровые котлеты, даже хот-доги и гамбургеры. Молодежь вообще лакает пиво стоя, как кони, за выдвинутыми на тротуар столиками хорошенькие девушки с огромным и никогда неиссякаемым аппетитом роются в вазочках с мороженым, вылавливая орешки, изюм, ягодки, хихикают и запускают ложечки в чашки друг другу, воруя самые крупные ядрышки.
Он прошел мимо дорогих ресторанов, за толстыми стеклами зажиточные туристы пожирают изысканные блюда лучших кухонь мира, здесь нет дешевых вин, что продаются в тех выносных кафе, как и простецкого пива, однако столики заняты так же, как и в самых дешевых шашлычных. Отдельными парами сидят любители черного кофе, здесь его умеют готовить, как по-турецки, так и по-русски, последний уже не просто черный, а такой густой, что ложечка торчит, как в сметане.
По дороге зашел в невзрачный отель с громким названием «Труба Иерихона», в снятом для него номере сразу же прошел к шкафу с одеждой, там, помимо двух костюмов, его ждал и солидных размеров чемодан. Тщательно выглаженные рубашки сверху, галстуки и модные пляжные трусики, а под ними десантный «узи» со спецпатронами, «йерихо», гранаты и любимая «беретта» с глушителем. Отдельно коробка с набором патронов для особых случаев: от простых бронебойных с урановыми наконечниками до микроракет, которые могут поражать укрытые за углами или в окопах цели.
Кафе в двух минутах от отеля, таких тысячи и тысячи, он вошел уверенно, но некоторая оторопь взяла, когда сообразил, что в этот момент в сотни таких же кафе входят подобные ему командиры штурмовых групп. Это не считая тех, кто предпочел встретиться со своими бойцами у фонтана, у мороженщика, в магазине…
Его ребята уже заняли два столика, дружно и весело тянули пиво, рассматривали хорошеньких девушек. Он присел за стол, улыбнулся, человек с улыбкой нравится всем, как сказал Карнеги, а самое главное, меньше привлекает внимание как бдительных полицейских, так и бдительных прохожих.
– Привет, – сказал он. – Кто же надирается пивом в такую жару?
– Вообще-то верно, – согласился один из наиболее крутых командиров, Дэн Мюллер. – В животе будет булькать. Эй, дружище, принеси шнапсу!
– Ты с ума сошел, – одернул его второй из командиров, Курт Вайсмер. – Здесь терпеть не могут ничего немецкого! А Вагнер вообще запрещен…
– Вагнер, Вагнер, – произнес Дэн, морща нос. – Это такой шнапс?.. Ладно, тогда коньяку. «Наполеон».
Курт хохотнул:
– Французов здесь тоже не любят. Французы, как и хохлы, все антисемиты.
Стивен вместе со всеми посмеивался, потом похлопал ладонью по столу, призывая к вниманию.
– Сегодня день трезвенника, – объявил он, все затихли.
Курт сказал непривычно тихонько:
– Неужели…
– Не знаю, – ответил Стивен как можно беспечнее, улыбнулся. – Кто знает этих политиков? А теперь даже военных не осталось, все – политики. Во всяком случае, все должны быть… на местах. Неважно, учения это или всерьез, игры политиков или что-то погорячее, но от того, насколько точно исполните приказ, будут зависеть не только награды и премии, но и количество нашивок.
Он старался говорить легко, все знают, что США давит со страшной силой, кто-то даже сейчас может где-то проговориться, и правительство Израиля дрогнет, видя, что до часа икс остаются считаные часы…
Не знаю, сказал он себе, как воспринимают эту проблему там, наверху, на уровне президента Файтера и конгресса, но, по-моему, национальное самосознание… это молодость человеческого организма. Чуть ли не обязательный этап. Особенно когда еще ничего не умеешь, не добился, не совершил, не достиг, тогда хватаешься за свою национальность и находишь в ней якобы присущие особенности…
Если кто-то вдруг начнет говорить, что он, скажем, курд или ассириец и гордится тем, что курд или ассириец, что какие мы молодцы, несмотря на все гонения, не потеряли язык и культуру, то над этими заскоками просто пожмут плечами. Болезнь роста: побудут курдо-ассирийцами, а потом станут людьми, о своей курдскости забудут.