– Доброе утро! – голосом, лишенным эмоций, произнес Серега Лазарчук. – Вы уже на ногах?
– Я на ногах, Ирка – на диване, а по поводу «доброго утра» можно и поспорить, – буркнула я. – Ты случайно не знаешь, чем можно полечить больную голову?
– Случайно знаю. Растолки две таблетки анальгина и разведи этот порошок половиной стакана рассола, – подобревшим голосом посоветовал сыщик. – Потом выпей, лучше натощак. Очень эффективное средство.
– А какой именно нужен рассол? – в трубке возник заинтересованный голос Ирки.
Я поняла, что она дотянулась до параллельного аппарата.
– Огуречный. Лен, я еще вчера хотел у тебя кое-что спросить, но ты была не в форме…
– Я и сегодня не в форме, – призналась я.
– Серега, погоди, какой конкретно огуречный рассол? – Ирка включилась в разговор. – У меня есть огурцы соленые бочковые, огурцы соленые в баллонах и еще маринованные с уксусом! И пикули! Какие будут лучше?
– Какие помокрее! Тебе же не сами огурцы нужны, а рассол от них! – рассердился Серега. – Ленка, я у тебя про пленку хотел спросить…
– А! Получил мою пленочку? – обрадовалась я. – Думаю, она тебе пригодится!
– Уже пригодилась, – согласился сыщик. – Только я хотел узнать…
– А помидорный рассол не годится? – опять влезла Ирка. – Он имеет лечебные свойства или нет? Дело в том, что больше всего жидкости как раз в баллонах с консервированными голландскими помидорами, они такие крупные были, что в каждую банку всего по шесть томатов поместилось! Притом они с перчиком!
– Да, Серега, а как там этот наш перец? – вспомнила я.
– Какой перец? – встряла Ирка.
– Болгарский! – отмахнулась я от нее. – Серый, вы там у себя уже пощупали этого фрукта?
– Какого фрукта?! – капитан явно не понимал, о чем я говорю.
– Ну, Антуана же нашего!
– Женатого? – не дослышала Ирка. – А он разве женат?
– Холост, как кастрат! – отмахнулась я. – Серега, скажи, как он там у вас, колется помаленьку?
– Чем он колется? – заинтересовалась Ирка.
– Да пропадите вы пропадом, трындычихи! – страшным голосом прорычал окончательно замороченный Серега.
В трубке пошли обиженные гудки.
– Что это с ним? – после паузы растерянно вопросила Ирка.
– Наверное, не выспался, – ответила я. – Или у него тоже спозаранку голова болит.
Было уже около полудня, когда я нехотя вышла из дома и медленно побрела по скрипящему снегу в сторону города. Белое поле радужно искрилось и больно слепило глаза. В ушах звенели радостные крики детворы, обновляющей путь на дровнях, санках, катальных дисках, каких-то тазиках с ручками, разделочных досках и прочем передвижном скарбе. Пару раз удалые катальщики едва не сшибли меня с ног, а уже на входе в лесополосу навстречу мне из-за деревьев лихо вырвался запряженный дюжим, как першерон, сенбернаром картонный экипаж. Из кузова, поверх изображенного на борту логотипа «SONY» и надписи «Не кантовать!», выглядывали три краснощекие взлохмаченные головенки. Лягушонки в коробчонке с шумом и воплем пронеслись мимо, обдав меня снежной пылью.
Во втором часу дня я забрала из подземного стойла торгового центра «шестерку» и неторопливо покатила к себе, на улицу Гагарина. На свежем воздухе мне немного полегчало, голова болела уже не так сильно, так что потребность в глотке спасительного пива отпала. Притом не могла же я пить, пока сижу за рулем! А Ирка как-нибудь перебьется до моего приезда, у нее пять видов лечебного рассола в ассортименте.
Оставив машину у подъезда, я поднялась в квартиру и проверила, все ли готово к возвращению мужа и сына. Так, еды в холодильнике маловато, мои мужики любят плотно покушать, небось даже ночью пожелают чего-нибудь перекусить. Сбегаю-ка я в магазин!
Вялой черепашьей трусцой сгоняв в соседний продмаг, я купила там замороженного цыпленка, дома натерла тушку солью с чесноком и перцем и засунула в духовку. Ну, пока птичка доходит до кондиции, можно поваляться на диване.
Я выключила все телефоны, чтобы не мешали, опустила больную головушку на мягкую подушечку, часок подремала и пробудилась как раз вовремя, чтобы успеть спасти подгорающую курочку. С новыми силами взялась за работу: аккуратно сложила Масины игрушки, посадила на видное место нового мишку. Заглянула в платяной шкаф: так, тут все в порядке, белье и носильные вещи загодя постираны, высушены и поглажены. Я с удовлетворением оглядела квартиру – чисто. Потом выглянула на балкон и увидела забытую в углу елочку с поникшими ветвями, на которых болтались обрывки мишуры.
Ладно, перед уходом из дома сгоняю на помойку и выброшу новогоднее деревце в мусорный бак.
В начале пятого я проверила, закрыты ли в квартире окна, двери и краны, включила в розетку телефон, оделась, обулась, распихала по шубным карманам кошелек, ключи и мобильник, прихватила елочку и вышла из дома. Пробежала мимо «шестерки», держа курс на помойку, там затормозила перед мусорным баком и призадумалась.
Что-то жалко мне стало новогоднее деревце! Буквально рука не поднималась выбросить елочку в контейнер! Это казалось мне несправедливым и жестоким. В лесу родилась елочка, в лесу она росла и зеленела, потом нарядная на праздник к нам пришла и много-много радости детишкам принесла, а за это ее засушили, заморили и безжалостно вышвырнули на помойку! Вот она, человеческая неблагодарность!
И тут я вспомнила, как совсем недавно Ирка рассказывала, будто в Германии рождественские деревца сразу после праздников культурненько собирает специальная муниципальная команда. Срубленные елочки заботливо высаживают в землю, и многие из них приживаются. А чем наша родная русская елочка хуже немецкой? Решено, я самолично положу начало новой доброй традиции!
Гордясь своей высокой гражданской сознательностью, я оглядела подступы к помойке. Наиболее подходящим местом для высадки лесной красавицы мне показался пустырь рядом с особнячком, который я когда-то фотографировала. Заложу-ка я тут еловую аллею!
Вообще говоря, с этой целью правильнее было бы отправиться в настоящий парк – всего-то и требовалось, что перейти через дорогу! Вероятно, я бы так и сделала, если бы не караоке. Дело в том, что из парка доносились приглушенные расстоянием вопли самозваных певцов, а мне эти звуки – что нож в сердце. У меня хороший слух и восемь лет музыкальной школы за спиной, правда, сама я не пою, потому что оцениваю свои голосовые данные весьма невысоко, но зато и вокализы других кобзарей абсолютно не переношу. Помню, во времена моего детства моя мамочка, большая любительница оперного пения, имела обыкновение за домашними делами распевать арии. Начнет мыть посуду, войдет в образ Лоэнгрина – и давай выводить: «О лебедь мой, ты грустный и печа-а-альный!» Так я делалась втрое грустнее этого лебедя и вдесятеро злее Карабаса-Барабаса! Мамуля тогда очень на меня обижалась, а я до сих пор не понимаю, почему владельцы караоке берут денежки с желающих покричать? По десять рублей с каждого горлопана? Я бы лично легко заплатила полтинник, только чтобы заставить замолчать очередного самодеятельного артиста с блеющим голосом мамаши семерых сказочных козлят!