В селе ее назвали Лесей, и пришли к выводу, что она немая. Ее это вполне устраивало. Поначалу она жила в лесном доме, а потом с радостью согласилась перейти в отдельный домик. Ей нравилось одиночество. Внутренние разговоры людей, которые они вели сами с собой и с другими, их запутанные мысли утомляли ее, мешали ей размышлять. Она уставала от их разноголосицы. И с удовольствием уединялась. Она заметила, что когда она людей не видит, то перестает их и слышать. В крайнем случае, приходилось сильно напрягаться, чтобы услышать кого-то, кто был далеко. А напрягаться Лесе не хотелось.
Баба Надя даже заявляла в милицию, чтобы разыскали родственников Леси. Ее фотографию печатали в газете, но никто так и не отозвался. Леся отнеслась к этому равнодушно. Родственники тоже были из прошлой жизни, и она не хотела их видеть. Хорошо, что никто не узнал ее и не откликнулся. Она стала совсем другая, и лицо у нее тоже стало другое. Никто не знал этого ее нового лица. С фотографии смотрела другая женщина, не та, что утонула в реке.
Однако, пора было идти. Леся посмотрела на себя последний раз в зеркало и вышла. Холодный ветер обжигал ее лицо, сыпал густым мокрым снегом. Дороги почти не было видно.
В окнах дома бабы Нади горел свет. Леся, с трудом преодолевая волнение, открыла тяжелую дверь. Ее сразу охватило тепло, запах дров, можжевельника и сладкого сдобного теста. Баба Надя пекла свои знаменитые пироги. Как же! Гости приехали! Надо не ударить в грязь лицом! Леся улыбнулась: как все это знакомо! Впрочем, пироги она любила и ела их с огромным удовольствием.
За столом сидели все свои, кроме мужчины, которого она видела мельком на похоронах и незнакомой пожилой женщины, которая почему-то плакала. Это и были гости.
Таисия Матвеевна не могла сдержать слез. Она с порога узнала Элину. Сердце бешено заколотилось, и она испугалась, что начнется приступ и все испортит. Сердце у нее стало совсем плохое. Она не сводила глаз с вошедшей молодой женщины, которая была и не была Элиной. От Элины у нее остались только глаза, но смотрели они теперь по-другому. Только в самой их глубине затаились страсть, неистовство и застенчивость, – редкое, почти невозможное сочетание, выдававшее прежнюю Элину.
Таисия Матвеевна поразилась тому, как Сиур сумел узнать ее приемную внучку в этой совершенно изменившейся женщине. Ведь он видел только фотографии! Конечно, он сомневался. Только такой человек, как он, умеющий видеть не столько наружность, сколько внутреннюю сущность людей, мог заподозрить, что Леся – это Элина. Никому другому это попросту не пришло бы в голову! Какое счастье, что дела привели его в эту лесную деревню! Какое удивительное совпадение!
Леся посмотрела на всех своим таинственным взглядом, и вздохнула. Иван подал ей чистую тарелку и чашку с чаем. Все молчали. Даже баба Надя.
Лида сразу поняла, что Таисия Матвеевна узнала Лесю. Она почувствовала, что за Лесиным внешним спокойствием скрывается внутренняя борьба, которую та вела сама с собой. И это была правда. Леся не понимала, почему она не чувствует радости от того, что напротив нее сидит ее бабушка, которая почему-то боится об этом сказать вслух. Она привезла ей фотографию Алеши. Вот это оказалось невыносимо больно!
Леся изо всех сил сжала в руках чашку, так, что косточки побелели.
– Дайте! – сказала она и протянула руку. Чашка с чаем пролилась на белую праздничную скатерть бабы Нади. Все, что называется, потеряли дар речи.
Таисия Матвеевна, как во сне, взяла свою сумочку, висевшую на спинке стула, и вытащила оттуда фотографию Алеши.
За узким окошком монастырской кельи косо летел снег. Он покрыл землю, купола храма, колокольню.
Сергей сидел у окна и рассматривал «Будду». Вернее, это был, конечно, не Будда, – интуиция эксперта подсказывала это, – но очень похож. Божок был сделан очень давно и довольно искусно. Сергея удивило изображение Глаза, в которое был вделан подлинный природный сапфир. Камень вспыхивал жгучей синевой, подобно нездешней звезде. Среди орнамента была какая-то надпись. Божок созерцал свою, известную только ему, истину. Его томные глазки видели что-то далекое, недоступное и очень желанное.
Горский вспомнил, как показывал его Лиде, как она восхищенно рассматривала фигурку и вдруг заплакала и уткнулась ему в плечо. Он почувствовал ее горячие слезы, и это вдруг так его взволновало!.. Ему показалось, что он стоит перед какой-то заветной дверью, которая вот-вот раскроется перед ним, обнажая смертельную суть связи его и этой женщины, – Лиды, Лидии. Она совсем другая, не та, которую он целовал под ночным небом. Неужели это ее мокрое платье было сброшено тогда, на горячий деревянный пол баньки?.. Ему казалось, сейчас он все поймет! Про медальон, Старца, бабу Марфу, Лиду, смерть Алены…про все-все!
Ему вспомнилась гордая и далекая женщина, которую он ни разу не видел наяву, ее быстрый взгляд, ее тонкие руки в кольцах, ее желто-зеленое платье, запах лилий…
В дверь громко постучали. Сергей вздрогнул от неожиданности, поспешно убрал фигурку божка. В полутемном коридоре стоял напуганный Вассиан. Его подозрительно красный нос говорил о том, что он уже успел «принять на грудь», как он это называл.
– Чего тебе?
Горский был недоволен. Ему хотелось побыть одному, подумать. Красное лицо Вассиана раздражало.
– Старец умер! – отчего-то шепотом, выпучив глаза, сообщил он и нервно оглянулся.
– Что?
– Старец умер! Сегодня на рассвете!
– Да ты что?!
– Вот тебе крест! – Вассиан поспешно перекрестился, подумал и перекрестился еще раз. – Аккурат сегодня, как солнце встало! Брат Анисим пришел его будить, чтоб, значит, к роднику идти, а он не отвечает. Сбегали за игуменом, открыли келью…а он лежит. Как знал! Улегся, руки сложил, и будто спит. И такое блаженство у него на лице! Как будто он в райском саду яблоки собирает! И ангельский хор ему поет! – Вассиан закатил глаза и снова перекрестился. – Божественная благодать на него снизошла! А через него и на всех нас!
– Ты сам видел? – спросил Горский.
– Чего? – Вассиан очнулся от своих дум. – А, нет…не видел.
– Тогда откуда знаешь?
– Братья говорят! Вся обитель гудит! Это ж был святой!
– Ладно, иди! Я один побыть хочу!
Вассиан аж задохнулся от такой наглости. Он новость пришел сообщить, от всей души, а тут… Сопя от обиды и поминутно вздыхая, он отправился к трапезной, разузнать подробнее о последних событиях.
Горский остался один. Новость ошеломила его, хотя виду он не подал. Покойный Пахомий был прав, считая его гордецом. Так оно и было.
Старец был очень древний; никто не знал, сколько ему лет, а сам он если и знал, то не говорил. Может, и забыл за давностью. Вдруг Сергея осенила неожиданная мысль: Старец ждал . Он просто не имел права умереть, пока не передаст по назначению фигурку божка! И теперь, когда дело сделано, он спокойно отошел в мир иной с сознанием выполненного долга.