– Не ищите меня, не найдете, – сказал Рощин, пожалуй, слишком громко.
– Кажется, голос идет из динамика, – сообразил Бражник, сохранивший присутствие духа. – Он говорит в микрофон... или запись идет.
– Ну, ты! Показывайся! – истерично закричал Ежов. – Где ты? Чего ты хочешь?
– Не бойтесь, вам ничего здесь не грозит. – Голос Рощина остался ровным, он звучал, казалось, отовсюду. Фраза возымела действие, обнадежила. Поджатые от испуга к ушам плечи семерки опустились и даже слегка распрямились. Рощин при жизни держал свои обещания. – Я пригласил вас сюда, чтобы напомнить одну истину: мементо мори! Что означает: помни о смерти! Все вы, господа, рано или поздно упокоитесь...
– Лучше поздно, – прорезался голос у Хрусталева, ему не хотелось умирать.
– Вас ждет сначала слой земли над телом, – продолжал Рощин, – потом о вас позабудут, как позабыли о многих, лежащих на этом кладбище. Но и вы забыли, что все когда-то кончается. Вас семеро. Какое символичное число, не правда ли? Бог создал землю и все живое на ней за семь дней. Я, конечно, не бог, но обещаю...
– Что? Что? – почти беззвучно срывалось с уст семерки.
– Я обещаю уничтожить вас за семь дней, уничтожить вашими же методами. Итак, у вас в запасе семь дней, но не у всех. Мементо мори, господа. И до встречи.
Шок, вызванный этими словами, был подобен катастрофе. С минуту никто не шевелился, даже не моргал, а возможно, и не дышал. Над семеркой парило «мементо мори». И каждый примерял два страшных слова на себя. Из часовни с диким воплем выбежала черная – или очень темная – кошка и умчалась в кусты. Своим неожиданным появлением кошка словно оживила стоявших истуканами. Они отскочили в стороны, уступая ей дорогу. Один Хрусталев остался сидеть на земле, сраженный обещанием Рощина. Он лишь сжался в комочек, когда черная тварь пронеслась мимо.
– Динамики... – первым пришел в себя Бражник. – Он говорил через динамики... Надо отыскать их.
– Что это даст? – прошипел Фоменко.
– Он где-то здесь... – говорил Бражник тихо, оглядываясь. – Он рядом, мы сможем его поймать. Я чувствую его.
– Он пригрозил, что убьет нас? – никак не верилось Сабельникову, медленно приходившему в себя. – Так это может сделать лишь человек. Рощин, выходит, человек, а не...
– Смотрите!!! – крикнул хрипло Медведкин, указывая на часовню.
Кровь снова застыла у всех в жилах. Проем в часовне, расположенный на уровне метра от земли, слабо осветился. В нем стояла фигура в белых одеждах. Отгороженная решетками, она будто нависла над семеркой, казалась таинственной и недосягаемой. Это был Рощин. Его бледное лицо хорошо выделялось на фоне черноты. Зина завизжала, как поросенок под ножом. И она первая выстрелила в фигуру. Открылась пальба по часовне. Стреляли Сабельников, Фоменко, Ежов и Зина. Бражник бросился к неподвижному Хрусталеву:
– Дай пушку!
– На! – бросил оружие тот.
Пистолет упал, Бражник мигом нашел его, но тут на него навалился Медведкин:
– Не смей! Ким твой друг! Не делай этого!
Грубо оттолкнув приятеля так, что тот упал, Бражник прицелился и выстрелил несколько раз. Вдруг фигура повалилась навзничь, исчезнув из виду, и пальба прекратилась. Сабельников резюмировал, тяжело дыша:
– Так будет со всеми покойниками. Пошли в часовню?
Но, предложив это, не двинулся с места. Бражник и Фоменко взяли фонари и, держа наготове пистолеты, осторожно ступая, пошли к часовне. За ними крался Сабельников, потом Зина. Достигнув входа, Бражник и Фоменко высадили трухлявый щит, подняли фонари над головами и, набравшись смелости, все же переступили порог, оглядели маленькое помещение, заваленное мусором.
– Вот те раз... – протянул Фоменко в полной растерянности.
– Вот те два: где же он? – спросил за спиной Сабельников.
Рощина в часовне не оказалось. Это было еще одно сильное потрясение, которое подтвердило, что потусторонние силы существуют.
Шел пятый час утра. В резиденции Сабельникова семерка в полном составе сидела в гробовой тишине уже часа два. Пили коньяк, мэр – виски, некоторые курили сигарету за сигаретой. Николай Ефремович, находясь в скверном состоянии после приключений на кладбище и выпитого спиртного, позволил чертям оседлать себя. Они забирались ему на плечи, голову, соскальзывали по переносице и плюхались на пол. Неужели никто этого не видел? Мэр косился на присутствующих, стараясь понять, почему те упорно не замечают целую дюжину чертей? Изредка он передергивал плечами, сбрасывая надоедливых нахалят, но те лезли на него снова, издавая кряхтенье и хрюканье. Кто-то подсказал вызвать Куликовского. Позвонили ему. В конце концов, милиция должна защищать граждан... Да, и от покойников тоже. Куликовский прибыл сонный и мрачный, умостил тучное тело в кресло и обвел взглядом семерых встревоженных господ. А господа будто в рот воды набрали – молчок. Мутные глаза Куликовского останавливались на каждом по очереди, но никто так и не начал излагать причину столь раннего вызова.
– Не понял, зачем вы меня позвали? – спросил он более чем удивленно.
– Мы не знаем, как объяснить, – глубоко затянулся сигаретой Бражник.
– Без затей, – подсказал Куликовский.
Нежданно-негаданно возник базар. Говорили все, перебивая друг друга, хором и нервно, размахивая руками, закатывая глаза к потолку. В свои пятьдесят шесть лет Куликовский видел всякое. Но чтобы вот так, все скопом, шумели гвалтом уважаемые люди, от которых обычно веет холодностью и степенностью, высокомерием и неприступностью, – такого не видел. Он, разумеется, абсолютно ничего не понял, поэтому поднял вверх руку, призывая всех к тишине. Тишина наступила так же внезапно. Куликовский почесал мизинцем в ухе, будто прочищал его, и сказал:
– Теперь еще раз, но по очереди.
– Мы сегодня ночью ходили на кладбище, – деловито начал Ежов.
– Да? – поразился Куликовский, немного повеселев. – А зачем?
Ежов усмотрел в вопросе откровенную насмешку. И ему это не понравилось. Он не любил, когда над ним насмехаются. Вспылив, что стало заметно по резко сжавшимся губам и раздувающимся ноздрям, Валентин Захарович сделал жест рукой: мол, пусть продолжает следующий, а я не желаю попадать в глупое положение.
– Нас пригласил туда Ким Рощин, – продолжил Сабельников.
Рощина хорошо знал и Куликовский. Само собой, он знал также, что тот умер, а посему, приподняв брови, недоуменно произнес:
– Не понял.
– Мы, – начал веско Фоменко и для пущей важности свел брови к переносице, – встретились с Рощиным на кладбище по его просьбе... то есть требованию. До этого он к каждому из нас приходил или сообщал о себе другими способами. На кладбище Рощин сказал, что уничтожит нас за семь дней. Он показался нам в проеме часовни, мы ворвались в часовню, а его там не оказалось. Все.