– Давай, что там у тебя, – сдалась Кира.
– Это китайский чай. Нет-нет, это совершенно новый продукт, такого у нас еще не было. Слушай, Кира, результат поразительный! – верещала Ирочка, прикрывая глаза для большего эффекта. – Кира, ты не представляешь! Неделю не выходишь из туалета, зато когда выйдешь!.. Ну просто былинка! Я тебя уверяю! Результаты сказочные! Короче, так, вот тебе упаковка… Кстати, Морозова, учти, это кучу баксов стоит, и если не будешь его пить!..
– Да куда я денусь, – махнула рукой Кира. – Так, говоришь, неделю?
– Да-да, пить надо целый месяц. Короче, давай, влезай, – приказала Ирочка, притаскивая из комнаты напольные весы. Кира как можно аккуратнее взгромоздилась на прибор. Цифры не радовали. Подруга же злорадно потирала руки. – Ну? Видишь теперь? Короче, так, сейчас я побегу, а через неделю тебя проверю – на этих же самых весах. И если ты меня приятно не удивишь…
Подруга ринулась в коридор, подхватила одежду и унеслась, точно маленькое торнадо.
Кира с облегчением вздохнула, поглядела еще раз на цветастую коробочку и убрала ее в кухонный шкафчик, подальше от глаз. Потом загремела поводком и принялась снаряжать пса на прогулку.
Пока Босс на улице внимательно обнюхивал каждый пень, Кира думала про Каурова. Интересно, что же с ним могло произойти? А в том, что с ним приключилось несчастье, она уже не сомневалась. Хорошо, она немножко подождет, а потом кинется в милицию – хватит этого геройства.
Поздно вечером принеслась Маша.
– О! Ничего себе! У тебя, я смотрю, уже целый зоопарк! Здорово! А этот песик не кусается? – ткнула она пальцем в грустного Босса, а потом увидела Архипа. – Слушай, а ты умеешь цыплят делать? Кира! Ты представляешь, я тут Горемыкину встретила…
– Ты вчера рассказывала.
– Да? Не помню, – махнула рукой Маша и принялась вещать про свои очередные деяния.
Она вся так и рвалась на поиски преступников, но поскольку никто еще толком не знал, где эти преступники обретаются, Маша все свои силы бросила на больницу, где погиб несчастный Лешаков.
– Представляешь, я вчера всю ночь думала – кто мог ему капельницу подменить? И ведь преступнику надо же было именно там оказаться, когда свет вырубили! А сегодня прямо с утра опять направилась к этой бабусе, которая у меня колбасу принять соизволила. Бабушка заюлила, как уж на сковородке. Ну а я, ясное дело, жму – говори, бабуся, неровен час, самой плохо станет, а тут тебе тоже добрый человек капельницу поменяет, каково тебе будет в муках корчиться? Ну, и что ты думаешь?
– Что? Неужели сказала? – удивилась Кира.
– Не-а, не сказала, – печально скривилась Мария. – Представляешь, она мне говорит: знать, мол, ничего не знаю, а когда со мной чего произойдет, так я в другую больницу переберусь, нашим ни за что не доверюсь. Вот скажи, а?
– Знаешь, Маш, ты не ходи к той старушке, чего ты ей жизнь портишь? Ну сама подумай – что она тебе сказать может?
– Она должна проникнуться и помогать следствию, – упрямо выдохнула Мария.
– Как именно? Ну, о чем ты у нее спрашивала? Она же и в самом деле не знает – что тебе от нее нужно. Вопросы нужно задавать правильные. Вот она тебе скажет – давай, доченька, спрашивай, все скажу, и о чем ты у нее спросишь? Что может знать старушка, которая на передачках сидит?
Мария задумалась, но ненадолго. Похоже, умственные упражнения она считала лишней тратой времени.
– И что ты предлагаешь? О чем спросить-то надо?
Кира взяла листок и на первой странице нацарапала.
– Вот что нужно: во-первых, список всего медперсонала, который в то время работал, во-вторых, список больных, а в-третьих… Это, конечно, старушке нипочем не узнать: в-третьих, надо бы узнать – не было ли в это время у кого-нибудь посетителей? На первое время хватит, я так думаю. А вообще… может, мы вообще зря к Лешакову прицепились? Со мной, кстати, сама Дарья Ивановна Рускова нынче беседовала.
– Да что ты? – выдохнула Маша. – И что она говорит? Опять стращает?
– Наоборот, просит прощения. Она, дескать, в таком ужасном состоянии была… Обещала помочь, рассказать все, что нужно, только спрашивай.
– А ты?
– А я… А я что-то не очень ей верю. Понимаешь, у них там в семье такая ситуация… Дарья – основная кормилица, работает только она, Русков же Антон, сама понимаешь, поэт, личность творческая, сидит дома, воспитывает ребенка, Дарье это вроде бы очень нравится, и вообще… Семью она любит страстно, мужа обожает, не беда, что еще и Лешаков на всякий случай имелся… сына тоже лелеет, потому что родить сама она не сможет, и сын Антона ей как нельзя кстати. В общем, не семья, а бочка йода с ложкой меда.
– Ты думаешь… – попыталась Мария догадаться.
– Да я ничего не думаю! Только непонятно, зачем столько времени скрывать, что Димка ей не сын? И еще, самое главное – на Рускова было совершено нападение, его полоснули ножом, и теперь он лежит в больнице.
Мария вытаращила глаза и боялась даже дышать, чтобы ненароком не пропустить хоть слово. Потом она вывела:
– Надо брать Рускову! Это Дашенька тут мудрит – всю свою семью завалила, а теперь… а теперь… может жить, как ей хочется!
– Она и жила, как ей хотелось. Нет, тут что-то не так, – призадумалась Кира. – Еще и Кауров куда-то подевался…
Сначала Кире не хотелось рассказывать Маше про Каурова, но тот отсутствовал уже подозрительно долго, с ним точно что-то произошло, и молчать об этом Кира больше не могла.
– Слушай! Ну просто вермутский… тьфу, Бермудский треугольник какой-то, – быстро перекрестилась подруга. – Ну просто все пропадают… а с ним что?
Кира подробно рассказала об их последней встрече.
– Надо спасать мужика. Не знаешь, как? – уставилась Мария на подругу.
– Пока нет. Вот что, ты сейчас домой беги, поздно уже. Тебя Толик скоро на порог не пустит с твоими расследованиями. А я ночью полежу, подумаю…
Маша весело рассмеялась. Потом как-то сразу погрустнела и призналась:
– Он меня не выгонит. Он сам только что ушел. Я ж тебе говорю – треугольник вермутский!
– Расскажи по порядку, – попросила Кира. Ее уже начало потряхивать от новостей, которые обильно сыпались на ее бедную голову, словно перезревшие груши.
Маша подошла к окну и в задумчивости стала обрывать листочки с цветка.
– А чего тут рассказывать… Ну, заболел вчера мой любимый. Кашель откуда-то взялся, насморк, лежит красный весь, потный, чахнет по всем правилам медицинской энциклопедии. Ну, я все, как надо сделала, – градусником его полечила, чаю дала с малиной, клизму приготовила – ну все, как надо. А он только носом хлюпает – очень ему, значит, хреново. Я достала перцовый пластырь и налепила, куда только можно – на спину, на бока, на грудь, даже на шею один ляпнула. Полежал мой сердешный, а через полчаса, слышу, тихо так кличет, вроде как даже сил на крик не хватает: «Машенька, меня пластырь очень жжет, сними!» А чего там жжет-то? Ну, мне какое дело, я и сдернула – со спины, с боков, с шеи, конечно. Он как-то терпел, а когда я с его груди пластырь сорвала, тут такая истерика началась! Оказывается, у них в родне, ни у кого из мужчин волос на груди не растет, все лысое, как у младенца на попе, а у моего сердешного произрастали три волосинки в шесть рядов, так сказать. Я и знать не знала, а он-то их лелеял и холил, а с этим пластырем, будь он неладен, я всю его родовую «гордость» и выдернула! Разобиделся мой драгоценный так, что больной из дома сбежал – пока, говорит, новая шерсть не нарастет, через порог дома не переступлю. И не переступает уже второй день. Наверное, опять в командировку напросился. Так что я теперь свободная для поисков женщина.