– Самолет с Новодворским на борту час назад приземлился в Шереметьево. Сейчас его лимузин несется по Рублевскому шоссе, как крылатая ракета юсовцев, нацеленная на Кремль.
Я покосился на министров, все трудятся за компами, переговариваются вполголоса, на сообщение Карашахина только Каганов сказал с досадой:
– Везде успевает… Хотя бы по бабам больше ходил.
– Что ему бабы, – ответил Карашахин.
– Да, – согласился Каганов, – ощущение власти – больше, чем оргазм. Это оргазм, что длится годы.
Я покосился с немалым удивлением. В самом деле так думает или же острит? У меня от этого непрерывного оргазма язва желудка, предынфакт и предынсульт, раздерганные нервы, куча болезней, брошенная на полдороге научная монография.
– Россия, – произнес Шандырин и посмотрел по сторонам, многие ли слышат его великолепную мысль, – это музей комбинаций из трех пальцев. Это великая страна, у которой только две беды, а остальное – «временные трудности». И хотя в России демократия все еще в противозачаточном состоянии, все же это страна благородных и честных людей, девиз которых: ни мне, ни тебе – зато поровну!
Агутин, министр сельского хозяйства, заржал позже всех, долго врубался, зато его раскатистый гогот долго и мощно сотрясал стены.
– Для России важен размах, – заявил он, – а не какой-то там сраный результат! У нас вообще удивительная страна: Новый год начинаем встречать где-то на Дальнем Востоке, а заканчиваем где-то под столом. И несмотря на всеобщие катастрофы в мире, наших Бог бережет, вот сегодня, я слышал, возле Мадагаскара потерпел крушение российский рыболовный траулер «Непотопляемый». Команда, пьянствовавшая во Владивостоке, абсолютно не пострадала. А если бы это был какой-нибудь немецкий траулер?
Они хохотали, Убийло сказал глубокомысленно:
– В России что не тонет, то огнем горит. Так что у траулера все впереди. В парижской Палате мер и весов хранится бутылка русской водки, как эталон единицы измерения работы и заработка. Но иностранцам этого не понять, ведь только в России «угу» обозначает «спасибо», «ой!» переводится как «извините!», а кусок хлеба является вторым столовым прибором. Вообще русский человек славится своим умением находить выход из самых трудных ситуаций… но еще более он славится своим умением находить туда вход.
Павлов морщился все сильнее, наконец поднялся, в глазах негодование, я уже ждал, что скажет что-то вроде: «Стыдно, господа! Стыдно над своей страной глумиться!», но Павлов лишь фыркнул еще раз и пересел к Окуневу, вроде бы нейтралу. Окунев, правда, вроде и подпевала Новодворскому, но иногда делает неожиданные прыжки от демократической линии партии, так что с ним, может быть, потеряно еще не совсем все. Агутин и Убийло не поймут, Россию давно не называют своей страной, для них она – «эта страна», а сами они лишь в наказание за грехи родителей родились среди этих ужасных людей, среди варварства и разгильдяйства, где заборы делают из досок, а мебель – из опилок, где по-прежнему две проблемы: кто у власти и дороги, но зато вместо двух уже привычных бед сразу три: дураки, дороги и дураки, указывающие дорогу. Особенно опасны те, которые указывают дорогу к светлому будущему.
Где-то вспыхнул смешок, но жиденький, неуверенный. Я оглядел всех вовсе не орлиным взором, этого не умею, но в кабинете несвойственная ему напряженность, все умолкли непривычно быстро. Я проговорил невесело:
– Вижу, всех вас тряхнуло… Даже банановой кожурой не очень бросаетесь. Впервые мы перед таким сверхстратегическим выбором: сдаваться кобызам или нет?.. Не Штатам, не марсианам с их атомными НЛО, а просто кобызам… но мы в самом деле решаем сейчас этот вопрос. Более того, мы решаем, быть вообще России или нет. Я это говорил в прошлый раз, две недели назад, теперь же повторяю: от сегодняшнего заседания зависит очень многое. Не только в России, но и на всей планете.
Шандырин огляделся, вздернул брови:
– Нет премьера, нет силовиков… Это ничего, что в неполном составе?
– Новодворский звонил из самолета, – сообщил я, – Всеволод Лагунович сообщил, что он уже подъезжает к Кремлю. Прямо с корабля на…
– …баб, – ввернул Убийло, добавил виновато: – Простите, сорвалось. Как я мог такое на уважаемого Валерия Гапоновича, который на бабс и не смотрит, у него оргазм, только когда кого-нибудь из нас…
– Извращенец, – буркнул Шандырин.
– Политик, – возразил Убийло. – Дмитрий Дмитриевич, а как насчет силовиков? Будут?
– Громов готовит войска к военным учениям, – напомнил я. – Как вы знаете, на севере Рязанской области запланированы маневры, прибудут военные наблюдатели из НАТО, надо, чтобы наши не опозорились… А Сигуранцев и Босенко могут и прибыть, если уже справились. Хотя, собственно, эта проблема больше для нас, а не для силовиков. Силовикам делать пока что нечего, это больше философская проблема.
На меня пахнуло теплом и тем чувством, что называется облегчением. Это же какое счастье, когда не надо принимать реальных решений, за которые несешь ответственность, а философские… так у нас вообще страна философов: возле каждого пивного ларька с десяток мудрецов, что обсуждают, как повысить нравственность, как бороться с детской преступностью, как улучшить жизнь в Кении…
Только вечно подозрительный Павлов проворчал:
– От ваших слов, господин президент, мороз по шкуре и всем ее окрестностям. Как будто мы александромакедонские какие… Вон Новодворский как, известно, Наполеон даже, но мы-то эти судьбоносные решения лучше бы на ваши демократьи плечи.
– Я тоже не Наполеон и не Чингисхан, – ответил я. – Я ж демократ, а это значит, как все. Как весь народ. Как весь наш безропотный и богобоязненный, покорный и незлобивый… который страшен бывает только совсем припертый к стене, но и тогда его можно убедить самому зарезаться, у нас теперь такие мощные средства пропаганды!
Каганов сказал значительно:
– Мы должны думать о человечестве. Да, немного жаль этих русских и эту страну, однако… если подумать, если вспомнить историю, сколько народов просто исчезло, уступив земли более приспособленным?.. Можно вспоминать древнейшую историю, где филистимляне уступили земли иудеям, а можно взглянуть и на земли нашей России, где сменялись киммерийцы, скифы, хазары, печенеги, половцы, обры, даже та масса племен полян, древлян и всяких болотичей – все это исчезло, ушло, уступив место народу, что сложился меньше чем двести лет назад! Мы тоже, как народ, не вечные. Русские исчерпали себя, должны прийти более сильные, пассионарные, яростные, цепкие, живучие, выживаемые.
Агутин сказал тоскливо:
– Эх… кому уступать приходится? Кобызам. Наши предки в гробах переворачиваются. Добро бы каким-то цивилизованным… Ну, французам всяким, англичанам, хотя бы немцам… Вон жили немцы на Поволжье, на Украине – хотя бы кто слово сказал против!