— Вам придется туда поехать, Гордон, — сказал Селби. — Для вас, кстати, открываются неплохие возможности проявить себя. Прихватите с собой стенографистку, пусть записывает все сказанное, и не забудьте спросить подозреваемого, нужен ли ему адвокат.
Дав Гордону дополнительные инструкции, Селби отослал его.
Сильвия улыбнулась прокурору:
— Если бы дела возникали по одному, но так не бывает.
— Нет, — согласился он, — никогда. А дело Ларраби — вообще какая-то путаница.
Зазвонил телефон.
— Это, — Селби выдвинул челюсть, — должен быть Бен Траск.
Но это оказался вовсе не Бен Траск, а Гарри Перкинс, коронер. На этот раз его обычно медленную, размеренную речь сменил почти истерический тон:
— Я хочу, чтобы ты незамедлительно приехал ко мне, Селби. Кто-то должен жестоко поплатиться!
Прокурор весь напрягся в своем кресле и спросил:
— В чем дело? Убийство?
— Убийство — чепуха. В десять раз хуже, чем это. Какой-то грязный, подлый негодяй травит собак!
Селби не мог поверить своим ушам.
— Ладно, давай ближе к делу. Излагай факты.
— Моя овчарка Рон… — начал коронер. — Кто-то отравил ее. Сейчас пес у ветеринара. Доктор говорит, что у собаки шансы выжить один к десяти.
Он замолчал, издав при этом звук, очень похожий на подавленное рыдание.
— Есть какие-нибудь следы? — спросил Селби.
— Не знаю. У меня не было времени смотреть. Я нашел пса и сразу бросился к ветеринару. Сейчас я в лечебнице у доктора Перри.
— Хорошо, я подъеду, посмотрим, что можно сделать. Селби положил трубку и повернулся к Сильвии:
— Это доказывает, как черствы мы бываем, пока несчастье не касается нас лично. Звонил Гарри Перкинс, коронер. Он расследовал убийства, самоубийства, автомобильные катастрофы, все виды насильственной смерти. Гарри осматривал тела в различных стадиях разложения, и для него они были всего лишь трупами. На него не действовали ни слезы, ни мольбы, ни истерики. Но вот кто-то отравил его собаку, и будь я проклят, если он не рыдает.
— И ты собираешься заняться отравленной собакой?
— Да.
— Но, Господи, зачем?
— Во-первых, потому что он потрясен, а он член нашего профессионального братства. Во-вторых, он сейчас в лечебнице доктора Перри для собак и кошек. Доктор Г. Франклин Перри — брат, который унаследует состояние Перри, если Герберт Перри проиграет иск.
— Ну и что? — спросила она.
— Я пока не беседовал с доктором Перри. Шериф установил, что ему ничего не известно об убитом, и удовлетворился этим. Но я тем не менее хочу взглянуть на доктора.
— Имеешь какие-то подозрения?
— Нет, абсолютно никаких. Но морфий был среди снотворного, а это означает, что убийца не только имел доступ к морфию, но и умел сделать из него пилюлю. Доктор Перри — владелец ветеринарной лечебницы и…
— Забудь, — сказала Сильвия, — все было подстроено, включая письмо. Ларраби не глотал снотворного, во всяком случае добровольно. Его жена сказала, что у него никогда не было проблем со сном. Помнишь?
Селби угрюмо кивнул.
— Более того, если дело доходит до подозрений, ты можешь подозревать очень многих.
— Например?
— Например? Возьмем Кашинга, лично меня совсем не удовлетворили его объяснения. Во-первых, его стремление выгородить Ширли Арден показывает, что она больше, чем обычный постоялец, время от времени наезжающий из Лос-Анджелеса; во-вторых, он очень долго ждал, прежде чем сообщить о пяти тысячах в сейфе отеля, и, в-третьих, он из кожи лез вон, чтобы представить смерть пастора как несчастный случай.
Дальше. Тот, кто напечатал письмо и адрес, не знал настоящего имени умершего. Единственное, чем он располагал, — это сведения из регистрационной карточки. Поэтому убийцей мог быть тот, кто имел доступ к регистрационным документам, и он действовал, исходя из предположений, что имеет дело с Чарльзом Брауером. Он хотел, чтобы смерть выглядела естественно, для чего написал письмо и оставил его в машинке. Если бы покойный был настоящим Чарльзом Брауером, не возникло бы никаких подозрений. Вскрытие не проводилось бы столь тщательно, уж, во всяком случае, жизненно важные органы не подверглись бы анализу на присутствие морфия. И даже в том случае, если бы следы морфия были обнаружены, все объяснилось бы приемом снотворного. Больше всех данными регистрационной карточки мог быть введен в заблуждение хозяин гостиницы.
— Но какие мотивы убийства могли быть у Кашинга?
— Их невозможно установить, пока не будет выявлен характер реальных отношений между Кашингом и Ширли Арден. Я не могу решать задачу и даю лишь информацию к размышлению.
Взгляд прокурора стал еще мрачнее. Он сказал, медленно цедя слова:
— Все рушится, когда сталкиваешься, казалось бы, с внешне несложным делом. Было бы гораздо проще, если бы кто-то пробрался в номер и прирезал или пристрелил пастора, но… И, обрати внимание, такое дело возникло сразу же, как только я приступил к своим обязанностям.
— А еще обрати внимание, что человек, написавший письмо и, возможно, совершивший убийство, проник через триста девятнадцатый номер. Номер был свободен, значит, тот, кто прошел через него, должен был иметь универсальный ключ.
— Я уже размышлял об этом, — ответил Селби. — Убийца вряд ли пролез через фрамугу, не мог он пройти и через дверь ни триста двадцать первого номера, ни триста двадцать третьего… Я хочу сказать, что он не мог выйти этим путем. Убийца имел возможность проникнуть в комнату десятками различных способов. Мог там спрятаться заранее, мог войти туда прямо через дверь или воспользоваться триста двадцать третьим номером. Ведь мы не знаем, когда была забаррикадирована дверь. Не исключено, что после того, как пастор уже погиб. Если верить словам Герберта Перри, в номере кто-то находился через два-три часа после смерти жертвы. Но для выхода этому человеку оставался единственный путь — номер триста девятнадцатый. Если бы он выходил через триста двадцать третий, то не смог бы закрыть щеколду изнутри, а если через триста двадцать первый, то не сумел бы забаррикадировать дверь стулом. Абсолютно исключен уход через окно. Следовательно, остается номер триста девятнадцатый как единственный путь отступления.
— И он не мог уйти без универсального ключа, — добавила Сильвия. — А также если бы не был уверен, что триста девятнадцатый свободен и дверь между номерами не на щеколде.
— Возможно, ты права.