Любить её на расстоянии оказалось легко и приятно. Ещё приятнее оказалось сравнивать «Ханну» с изощрёнными стервозинами-поклонницами, ни одна из которых так красиво не выговаривала букву «г», ни одна из которых не выражала оттенки чувств одним единственным прекрасным словом «хениально», и ни одна из которых не была невинной девушкой, хотя бы хирургически сотворённой.
Пашка грезил на горной вершине той девушкой, той Клошевкой, той командировкой, той пошлой акацией, той мокрой Ганной и тем сараем, в котором он осчастливил её среди граблей, тяпок и удобрений… В сущности, Горазон пребывал не на горной вершине, а на вершине блаженства, но настал условленный час, он встряхнулся, опомнился, прозрел, протрезвел от счастья и телепортировался в задуманное накануне местечко.
Хоть время перевалило за полночь, Георгий Георгиевич не спал.
Он пил. Наливал в толстопузый бокал коньяк – на самое донышко – болтал тёмную жидкость, наблюдая, как она плещется, и маленькими глотками опустошал пузатый сосуд.
И повторял всё сначала: наливал, болтал, опустошал…
Пашка не стал садиться ни на шкаф, ни на люстру, он выключил свет, опустился в кресло, взял второй пузатый бокал и налил в него коньяк.
Георгий Георгиевич посмотрел на Горазона и закрыл глаза.
– Бр-р-р-р!!! – помотал он головой и открыл глаза.
Пашка приветственно поднял бокал, приглашая Гошина чокнуться.
Коротко взвизгнув, Георгий Георгиевич отскочил к окну, запрыгнул на подоконник и спрятался за портьеру.
– У-у, как несолидно, – покачал головой Паша, пригубив коньяк. – Неужели вы боитесь призраков, Георгий Георгиевич?
– А! – опять вскрикнул Гошин, плотнее занавесившись шторами.
– В отличие от вас я не люблю пить в одиночестве! – крикнул Горазон, удобно устраиваясь в кресле и закидывая ногу на ногу.
– А-а! – во весь голос заорал Гошин и, судя по звону оконного стекла, начал рваться наружу, как заплутавшая бабочка.
– Я пришёл поговорить с вами по душам, а вы… стёкла бьёте, – обиделся Паша. Он двумя пальцами взял Гошина за воротник махрового халата и посадил напротив себя. – Вы пили, дорогой?! Так и пейте! Нечего путать планы в моём присутствии. – Пашка вставил Гошину в руку бокал, всунул в рот ломтик лимона, пригладил на его голове волосы и, наконец, чокнулся с ним.
– А-а… – Гошин рывком влил в себя порцию «Хэннеси» и продолжил своё малодушное «А-а!».
– Георгий Георгиевич, это я, Павел Горазон. Вернее, его энергетическая оболочка. Неужели я такой страшный?!
Вместо ответа Гошин вдруг схватил со спинки кресла розовый галстук, обмотал его вокруг шеи и попытался повеситься на оленьих рогах, торчавших из стены исключительно ради дизайна.
Горазон сшиб рога, размотал галстук и, швырнув Гошина в кресло, прижал его к спинке коленом.
– Придурок, – прошептал Пашка Гошину прямо в лицо. – Ты пьяный, беспонтовый придурок!! Ты подумал, как будешь выглядеть повешенным на рогах?!
– Оденьтесь, пожалуйста, – жалобно попросил его Гошин. – Сил нет смотреть на ваше мужское достоин…. превосходство.
– Ах, да! – спохватился Пашка и соорудил набедренную повязку из весёленького полотенца с петухами, невесть зачем валявшегося на столе. – Всё время забываю, что тело может быть стыдным. У нас, у призраков, что естественно, то не безобразно.
– А у нас, пластических хирургов, всё безобразно, что естественно, – стуча зубами от страха, сказал Гошин и налил себе и Паше коньяк. – У нас, чем больше неестественного, тем выше положение в обществе и больше зарплата.
– Браво! Заговорил! – зааплодировал Горазон.
Они молча выпили и закусили лимоном.
– Вы хотели поговорить по душам, – вспомнил Гошин.
– Хотел, – кивнул Горазон. – Но вы занялись суицидом. Меня, видите ли, интересуют обстоятельства моей смерти.
– Я ничего не знаю! – побледнел Георгий Георгиевич, хотя бледнеть было некуда. – То есть, знаю, только то, что знают все! Вы повторяли свой знаменитый трюк и сломали шею в бассейне! Ваша смерть была официально признана несчастным случаем!! Воды в бассейне, видите ли, было несколько маловато, для такого прыжка, а вы были пьяны в жо… нетрезвы!
Гошин утёр вспотевший лоб рукавом, налил коньяк в оба бокала, но не на донышко, а до краёв.
– Официальная версия мне неинтересна, – вздохнул Паша. – Может, вы заприметили, кто крикнул: «Повтори трюк!»?!
– Я не… не заприметил! Я тоже был пьян в жо… Абсолютно нетрезв!
– Врёте! Вы, Георгий Георгиевич, весь вечер хлебали минеральную воду, делая вид, что пьёте виски!
– Откуда вы знаете?! – прошептал Гошин.
– Я же призрак! – Паша победно поднял бокал.
– Тогда вы сами должны знать, кто крикнул «Повтори трюк!» – подскочил Гошин.
– Гоша, – Паша ласково усадил его в кресло, – если я тебя спрашиваю, ты должен правдиво отвечать на мои вопросы, а не… не… – Горазон вдруг напрочь забыл нецензурный глагол, означающий нежелание лица выполнять требуемые действия.
– Это моя жена кричала, – прошептал Гошин.
– Полина?
– У меня нет другой жены, – сдавленным голосом произнёс Георгий Георгиевич, с тоской посмотрев на рога и галстук.
– Так и запишем: повторить смертельный трюк меня попросила Полина, – пробормотал Горазон. – А скажите-ка, Гоша, почему вы пили в тот вечер исключительно минеральную воду?
– Я… У меня наутро была сложная операция.
– Врёте! Не было у вас утром никакой операции! – Это Пашка сказал наобум, без фактов и доказательств, но Гошин вдруг зарыдал и пьяно долбанулся лбом о стол.
– Ну да, да, не пил я виски! Это что – преступление?! Я… у меня… – Георгий Георгиевич низко наклонился над столом, и, вытянув шею, зашептал: – У меня в последнее время возникли проблемы с потенцией. Ну, ты же призрак, ты сам всё знаешь! – подмигнул он Горазону. – Я прописал себе сильнодействующий препарат и на время отказался от спиртного. Всё! Никаких чудес! – хлопнул он себя по коленкам. – Никакого криминала! Ха-ха-ха!
– А сейчас почему пьёшь? – удивился Паша.
– А-а, – махнул рукой Гошин и опять чересчур щедро наполнил бокалы. – Жена не даёт, Алинку убили, к Кристинке муж вернулся, у Вальки женское заболевание, у Маринки молодой любовник завёлся, у… – Он заткнул себя коньяком, и его кадык нервно дёрнулся на запрокинутой шее.
– Шалун, вы, однако, – пробормотал Горазон и тоже опрокинул бокальчик.
– Шалун, не шалун, а до тебя далеко было, – подмигнул ему Гошин.
– Я вольный художник, а у тебя семья, – попробовал возразить Паша.
– Семья?! – пьяно заорал Георгий Георгиевич. – Где семья?! – Полька сука, Нелли сукина дочь, Крис зазвездившийся пидор, старуха сдохла, а я… импотент… без пяти минут… Бр-р-р-р… – Он вдруг вылил из бутылки остатки коньяка себе на голову и блаженно закрыл глаза. – Ты знаешь, кто делал скандальные фотки на том дне рождении?