Дик. Как выразился Голиаф: я понимаю, что чувствует Давид, только сказать не могу. Это замечание было немедленно взято филистимлянами в качестве лозунга.
Мюриэл. Что-то не улавливаю. Должно быть, глупею к старости.
Глория (двигаясь нетвердой походкой среди публики, словно подвыпивший ангел). Если кто-нибудь хочет есть, на столе в столовой осталось немного французских пирожных.
Мори. Просто невыносимо, даже на пирожных эти викторианские вензеля.
Мюриэл (с явным удовольствием). Ну, я вам доложу, вы и нагрузились, Мори.
(Ее грудь — все еще мостовая, которую она готова предоставить копытам любого проезжего жеребца в надежде, что их железные подковы смогут высечь хоть искру романтического чувства из этого мрака жизни…
Чета Барнсов и Пэрэмор увлечены беседой о чем-то благочестивом, настолько благочестивом, что м-р Барнс несколько раз пытается проникнуть в область более порочной атмосферы возле центрального дивана. И остается непонятным: длит Пэрэмор свое присутствие в сером доме только из вежливости и любопытства, или задавшись целью когда-нибудь со временем создать социологическое исследование о декадансе американского образа жизни.)
Мори. Фред, мне представлялось, что вы человек широких взглядов.
Пэрэмор. Так оно и есть.
Мюриэл. Я тоже. И мне кажется, что одна религия ничем не лучше другой, точно так же, как и все остальное.
Пэрэмор. В любой религии есть что-то хорошее.
Мюриэл. Я — католичка, но — как я всегда говорю — не прикладываю к этому особых усилий.
Пэрэмор (с незыблемым смирением). Католическая религия, это очень… очень могучая религия.
Мори. Я считаю, что человек, способный к таким обобщениям, просто должен оценить тот вздымающийся вал ощущений и раскрепощенного оптимизма, который содержится в этом коктейле.
Пэрэмор (с видом решившегося на все человека берет выпивку). Спасибо, я попробую… один.
Мори. Один? Это оскорбление! Здесь, можно сказать, собрался весь курс 1910 года выпуска, а вы отказываетесь даже слегка поддать. Ну, давайте же!
Эту за здоровье Чарли-короля,
Эту за здоровье Чарли-короля,
Принеси побольше чарку для меня…
(Пэрэмор искренне, с задором подхватывает.)
Мори. Наполни кубок, Фредерик. Ты ведь понимаешь, что все подчинено велениям природы, а из тебя она намерена сделать отъявленного пьяницу.
Пэрэмор. Если человек умеет пить как джентльмен…
Мори. А что такое, кстати, джентльмен?
Энтони. Человек, который никогда не носит булавок в лацкане пиджака.
Мори. Чепуха! Социальный ранг человека определяется тем, съедает он весь сэндвич или только то, что положено на хлеб.
Дик. Это человек, который предпочтет первое издание книги последнему выпуску газеты.
Рэйчел. Человек, который никогда не производит впечатления наркомана.
Мори. Американец, который способен осадить английского дворецкого и заставить его думать, что он такой и есть.
Мюриэл. Человек, который происходит из хорошей семьи, получает образование в Йеле, Гарварде или Принстоне, имеет деньги, хорошо танцует, ну и все такое.
Мори. Наконец-то прекрасное определение! Кардинал Ньюмен не придумал бы лучше.
Пэрэмор. Я думаю, нам следует рассмотреть этот вопрос более широко. По-моему, Авраам Линкольн сказал, что джентльмен это тот, кто никому не причиняет боли?
Мори. Это относилось, я полагаю, к генералу Людендорфу.
Пэрэмор. Вы, конечно, шутите.
Мори. Лучше выпей еще.
Пэрэмор. Мне не следовало бы. (Понижая голос, так чтобы слышал один Мори.) А что, если бы я вам сказал, что пью всего третий раз в жизни?
(Дик заводит граммофон, который побуждает Мюриэл подняться и раскачиваться из стороны в сторону, прижав к бокам согнутые в локтях руки и выставив то, что ниже локтя, перпендикулярно телу, словно рыбьи плавники.)
Мюриэл. О, давайте уберем эти ковры и будем танцевать!
(Это предложение принимается Энтони и Глорией с внутренними стонами и кислыми улыбками молчаливой покорности.)
Мюриэл. Давайте же, вы, лентяи. Поднимайтесь и отодвиньте мебель.
Дик. Подождите, я хоть допью.
Мори (сосредоточившись на своей цели напоить Пэрэмора). Вот что я вам скажу. Пусть каждый наполнит свой стакан, выпьет его — а потом уж будем танцевать.
(Волна протестов, которая разбивается о каменную непреклонность Мори.)
Мюриэл. Теперь у меня голова просто идет кругом.
Рэйчел (вполголоса Энтони). Ну что, говорила тебе Глория держаться от меня подальше?
Энтони (смущенный). Да нет, ничего такого. Да и с чего ей говорить?
(Рэйчел загадочно улыбается ему. Прошедшие два года наделили ее тяжеловесной, ухоженной красотой.)
Мори (поднимая свой стакан). Давайте выпьем за поражение демократии и падение христианства.
Мюриэл. Ну ничего себе!
(Она бросает насмешливо-осуждающий взгляд на Мори, потом выпивает.
Все выпивают с неодинаковой степенью легкости.)
Мюриэл. Очистить пол!
(Понимая, что этого все равно не миновать, Энтони и Глория включаются в громкую передвижку столов, громожденье в кучи стульев, скатывание ковров и разбивание лампочек. Когда вся мебель свалена в уродливые груды вдоль стен, образуется свободное пространство размером примерно восемь на восемь футов.)
Мюриэл. Ну, где же музыка?
Мори. Сейчас Тана изобразит нам серенаду в стиле глаз-ухо-горло-нос.
(Среди некоторого замешательства, обусловленного тем фактом, что Тана уже лег спать, совершается подготовка к представлению. Наконец, одетый в пижаму японец, с флейтой в руке, замотанный шерстяным шарфом, помещается в кресло, поставленное на один из столов, где и разыгрывает свой нелепо-гротескный спектакль. Пэрэмор заметно пьян и настолько захвачен идеей постановки, что усиливает эффект, карикатурно изображая движения пьяного человека, даже отваживаясь время от времени икать.)
Пэрэмор (обращаясь к Глории). Не хотите ли потанцевать со мной?
Глория. Нет, сэр! Я хочу устроить лебединый танец. Умеете?