Пояс угрожающе затрещал, но тут на помощь Бровке подоспел Глеб – он ухватил парня за плечи и одним мощным рывком отшвырнул его от разлома.
Наваждение прошло. Рамон тряхнул головой и, удивленно взглянув на Глеба, спросил:
– Что это было?
– Ловушка. Как ты себя чувствуешь?
– Tutto e’bene quel che finisce bene… – пробормотал толмач. – Все хорошо, что хорошо кончается.
– Тогда вставай на ноги и пошли. В мертвом городе нельзя долго стоять на одном месте. А уж тем более сидеть.
Глеб помог Рамону подняться на ноги. Втроем они осторожно обошли разверзшуюся яму, стараясь держаться подальше он края раскола, и присоединились к Хлопуше, который все это время стоял возле большого валуна с перекошенным от страха лицом.
Дальше пошли с еще большей осторожностью и в полном молчании. Но вдруг Рамон остановился.
– Шрамы, – пробормотал он. Потом посмотрел на Глеба напряженным взглядом и окликнул: – Первоход!
Глеб остановился:
– Что еще?
– Когда ты подавал мне руку, я увидел на твоем запястье шрамы.
– Ну да. У меня есть шрамы. И что?
Даже в багровом тусклом свете стало видно, как побледнело лицо толмача, как сошлись на переносице его черные брови и как вздулись желваки на его щеках.
– Значит, это был ты? – хрипло проговорил он.
– Что? – не понял Глеб. – О чем ты?
– Ты убил мою Улиту. Ты задушил ее, чудовище!
Смертоносные кинжалы тускло сверкнули в руках толмача.
– Ты ошибаешься, Рамон. Я не…
– Твои шрамы, – проговорил толмач обескровленными губами. – Они тебя выдали. О, коварство!
Глеб досадливо поморщился, потом перевел взгляд на башню и сказал:
– Слушай, сейчас не время сводить счеты. Мы почти у це…
– Ты знал Улиту? Отвечай!
– Знал. Но я…
Лицо Рамона страдальчески дернулось.
– О, пропасть ада, поглоти меня! – прошептал он. – Вытаскивай свой меч, мерзавец, и защищайся!
– Я не хочу с тобой драться, – сказал Глеб.
– Не хочешь? Ну, так тебе придется!
И с этими словами Рамон бросился на Глеба. Хлопуша и Бровик попытались остановить его, но он выскользнул из их рук, как гибкий уж, и нанес Глебу молниеносный удар. Однако ярость сделала движения толмача не такими выверенными и точными, как обычно, и Первоход сумел увернуться.
Перехватив руку Рамона, он резко вывернул ее, выбил из второй руки другой кинжал и повалил толмача на землю.
– Теперь тебе придется меня выслушать, – сказал он, заломив Рамону руки за спину. – Я не убивал Улиту, понял?
– Но ее брат сказал, что это ты!
– Ее брат? – По лицу Глеба пробежала тень. – Опиши мне его.
– Невысокий… Коренастый.
– С лысоватой головой и недобрым взглядом?
– Да.
Уголки губ Глеба дернулись.
– Это Молчун. Хлопуша, расскажи ему!
– Молчун – мой старший брат, – прогудел здоровяк. – И он… он сожитель Улиты.
– Что значит «сожитель»? – прохрипел толмач.
– Они жили вместе, – сказал Глеб. – Как муж и жена. Не удивлюсь, если это он ее и задушил.
– Хочешь сказать, что я говорил с убийцей Улиты и отпустил его?
– Видимо, так.
Несколько секунд Рамон молчал, потом негромко попросил Глеба:
– Отпусти меня.
– А ты больше не будешь бросаться на меня с ножами?
– Нет.
Глеб выпустил руки толмача и выпрямился. Рамон медленно поднялся с земли, с хмурым видом отряхнул камзол. Потом посмотрел на Глеба и сухо изрек:
– Примите мои извинения, сударь.
– Принимаю.
Глеб повернулся, чтобы продолжить путь, но вдруг остановился и схватился рукою за грудь.
– Черт! – с досадой проговорил он. Затем быстро сунул руку под рубаху и вынул из-под нее льняную веревку. Кожаного мешочка с пробуди-травой не было.
Глеб быстро огляделся, увидел лежащий в пыли мешочек и быстро опустился рядом с ним.
– Черт! – снова выругался он. – Трава рассыпалась!
Он попытался собрать пробуди-траву в щепотку, но пересушенная трава рассыпалась у него под пальцами и смешивалась с сухой землей.
Глеб яростно ударил кулаком по земле и гневно воскликнул:
– Чертов толмач! Из-за тебя мы остались без пробуди-травы!
– Сударь, я…
– Что ты?! Только и можешь размахивать своими дурацкими кинжалами!
Бровка подошла к Глебу и положила ему на плечо узкую ладонь.
– Не надо, Первоход, – произнесла она дрогнувшим голосом. – Мы одолеем Пастыря.
– Одолеем? Как?
Бровка улыбнулась бледными от усталости губами.
– Не знаю. Но нас четверо, а он один. И мы… Мы не дадим друг друга в обиду. Верно?
Глеб усмехнулся:
– Верно, Бровка. Я не позволю Пастырю обидеть вас. – Он поднялся с земли, поправил ножны и сказал: – Идем дальше. И не сходите с тропы ни на шаг.
Багровое небо, белые обломки зданий, поросшие мхом камни… Тоскливо и муторно было на душе у Глеба. Словно за всей этой фантастической декорацией скрывалось что-то, чего он никак не мог разглядеть.
«Если вдуматься, все это настоящий бред, – думал Глеб, шагая по узкой тропке, вьющейся между разрушенными фасадами. – Я здесь, в древней Руси. В настолько древней, что и Руси-то еще никакой нет. Иду по мертвому городу и знаю, что за спиной у меня – упыри и волколаки, а впереди – колдун, собравшийся покорить мир и сделать его своей игрушкой. Может, все это сон? Вот проснусь сейчас и…»
На тропе прямо перед Глебом выросла высокая фигура. Глеб остановился. Ни страха, ни волнения он почему-то не почувствовал.
– Кто ты? – спросил Глеб незнакомца. – Ты Пастырь?
– Разве ты видишь на мне белую хламиду?
Глеб вгляделся в темные черты призрачной твари и побледнел от ужаса.
– Прочь! – крикнул он, молниеносно выхватил из ножен меч и рубанул по своему двойнику.
Порыв воздуха, вызванный движением клинка, развеял фигуру. Но она тут же стала сгущаться снова. И вот уже собственное лицо Глеба усмехнулось ему, а его собственные губы негромко и насмешливо произнесли:
– Не так быстро, приятель. И хватит корчить из себя крутого ходока. Ты не Первоход. Ты просто жалкий борзописец Глеб Орлов.