— Наверное, вы правы. Ну что ж, работа так работа…
Может быть, она все-таки станет тем клином, которым сможет вышибить другой, измучивший его клин, накрепко засевший острием в его сердце?
Пора было действительно браться за дело.
Как вскоре выяснилось, возможность заниматься любимой некогда работой зависела теперь уже не только от одного его желания, возможностей и сил. Соколовский как-то вдруг разом сообразил, что давным-давно не видел у себя в палате никого из театра. Со своим помощником Володей Демичевым он разговаривал по телефону в последний раз несколько недель назад, когда твердо и окончательно отказался ставить «Любовь роковую» и попросил того заниматься пока текущим репертуаром, не предпринимая никаких революционных изменений в политике театра. Демичев был явно огорчен решением шефа, но не стал настаивать и, коротко пожелав ему скорейшего выздоровления, совсем пропал с горизонта. Лида больше ни разу не беспокоила бывшего любовника ни звонками, ни личными появлениями. Поток посетителей — знакомых, коллег, друзей-соперников из актерской гильдии, — бурно плескавшийся у постели Алексея в первые, самые тяжелые дни его болезни, как-то разом вдруг обмелел, когда его пребывание в клинике перевалило за месяц. Теща Нина Пантелеевна и сводная сестра Вера добросовестно навещали его каждую неделю, однако он никогда не был близок с этой женской, дальней половиной его семейного клана и потому сам постарался свести их визиты к минимуму. Телевизор в своей дорогой одноместной палате он никогда не включал; прессой особенно не интересовался — не до того ему было в тяжкие дни… Так что теперь, предприняв, наконец, героическое решение выбираться из клиники и начинать жить заново, он с некоторым изумлением обнаружил вокруг себя довольно ощутимый вакуум, нарушаемый ежедневно одним лишь безусловно преданным и трогательно-заботливым Сашей Панкратовым.
Именно Панкратова Алексей и попросил принести ему все, что тот только сумеет обнаружить на газетных развалах из прессы «культурного» ряда за последний месяц — «Литературку», «Культуру», «Театральную жизнь», «Эстраду» и прочее, прочее, прочее… Друг посмотрел на него как-то странно, однако пожелание выполнил. И теперь Соколовский сидел, обложившись распахнутыми, еще пахнувшими свежей типографской краской страницами, тупо глядя на статьи, где упоминался его театр, и пытаясь разобраться в том, что же, собственно, происходит.
А в том, что происходило нечто, сомневаться не приходилось. Театр, о котором писала пресса, больше не был его театром. Журналисты, восхищенные успехом труппы Соколовского в Италии и непременно упоминавшие об этом успехе в каждой заметке, все больше внимания уделяли тому, как изменился бывший подвальчик на окраине Москвы, как по-новому заиграли краски театра «под руководством временно исполняющего обязанности режиссера В. Демичева», как охотно «разворачивается он теперь лицом к массовому зрителю»… Один из материалов так и назывался: «Новая жизнь старого театра». Другой — интервью с ведущей актрисой театра Лидией Плетневой — бросался в глаза крупным заголовком: «Зонтик» последней модели». В нем журналист взахлеб восхищался тем, как расширилась аудитория прежде камерного и элитарного спектакля, насколько понятнее он стал рядовому любителю искусства. А Лидия Плетнева охотно подтверждала: да, мы уходим от интонации «избранности» в наших работах, мы хотим быть ближе к массовому зрителю… Сказанное подтверждалось огромными фотографиями, на которых Алексей не сразу сумел опознать финальную картину своего любимого «Зонтика»: новые, яркие костюмы, иная сценография, огромный аляповатый «задник» на сцене совершенно изменили внешний образ спектакля, звучание его мелодии.
— Так-так, — пробормотал он, откидываясь на спинку скамьи под старым раскидистым дубом, где сидел уже несколько часов, и быстро набирая несколько знакомых цифр на мобильном телефоне. — Так-так-так…
Он хотел поговорить с Демичевым. А может быть, с Леней Лариным. Или, еще лучше, с Ванечкой Зотовым… Все равно с кем, лишь бы разобраться, что же все-таки происходит в театре, который по-прежнему официально именуется труппой Алексея Соколовского.
Хотел — и не успел. Большая тень упала на его скамейку, газетные листы посыпались от движения воздуха, и знакомый голос произнес:
— Алексей Михайлович, здравствуйте!
Он поднял глаза. Иван Зотов — рослый, красивый, улыбающийся, но какой-то непривычно взъерошенный и напряженный — стоял перед ним собственной персоной.
— О, Иван! На ловца и зверь бежит. Очень рад тебя видеть. — Соколовский, сам удивляясь собственной уверенности, пожал своему ведущему актеру руку и кивком предложил присесть рядом. — Знаешь, куда звонил? К нам, в театр. Что там вообще происходит? Что это за «новый поворот навстречу трудящимся»?
Режиссер шутил, потому что ему не хотелось начинать сразу с острых вопросов и подвигать Ивана к вольным или невольным кляузам на Володю Демичева. Однако актер шуток не принял; очень серьезно и медленно, глядя не в глаза собеседнику, а куда-то вбок, он проговорил:
— Извините, что давно у вас не был. Мне хотелось решить свои проблемы, устроиться окончательно, а потом уж рассказывать о переменах в своей жизни.
— О переменах? — Соколовский еще ничего не понимал.
— Да. Они крутые у нас, эти перемены, и не у меня одного. Я, знаете ли, Алексей Михайлович, ушел из театра.
— Ты с ума спятил! Как это — ушел из театра? Что значит — ушел?! Не посоветовавшись со мной, не решив проблемы со вводом, заменой… Да кто тебя переманил, куда, когда и каким образом?!
Он почти кричал на Зотова и даже, признаться, мало пытался сдерживаться. Лучший актер! Любимый, взлелеянный, выпестованный… Да неужели же достаточно оставить театр всего лишь на месяц, чтобы бацилла предательства поразила самых стойких, самых надежных, тех, кому он больше всего доверял?…
Но на Ивана его крик, похоже, не произвел никакого впечатления. Он вздохнул и, виновато, но твердо посмотрев, наконец, своему бывшему режиссеру в глаза, сказал:
— Никто меня не переманивал. Я не в актеры ушел, а так… вообще, в никуда. И Олечка Слонимская ушла тоже, она с Плетневой поругалась из-за ролей, та ведь ввелась даже в те спектакли, в которых прежде не играла, ну и… понятно. Маша Кротова, Олег Дубинин, Аня Краузер — мы же все у вас без актерского образования, вы нас сами учили. А Демичев на собрании труппы сказал, что с самодеятельностью пора кончать, что театр должен укрепляться за счет профессионалов, что время любительщины прошло… Ну и вот. Девчонок взяли в новый экспериментальный молодежный театр в Медведкове. Помните, о его открытии еще зимой писали? Олег, кажется, подался домой, в Саратов, его там в областную драму обещали принять. Ваше имя ведь — это у нас как знак качества… А я… ну, я устроился барменом в театральном кафе.
После длинной паузы Соколовский машинально проговорил:
— Барменом? Как это? Почему барменом?… Тебе что, нужна помощь?
— Ой, да ладно вам, Алексей Михайлович! — звонко рассмеялся Зотов, глядя на опрокинутое и растерянное лицо своего бывшего шефа. — Не печальтесь, не берите в голову. Конечно, плохо, что так все вышло. Но без вас работать стало попросту невозможно. А вы, нам сказали, вернетесь не скоро… если вернетесь вообще.