А Антон, очень тихо, без всякой логики и порядка, рассказывал о том, что успел вспомнить его двойник, китаец Ло, и что ему самому теперь виделось сквозь странную дымку забвения:
— Хочешь, папа, я расскажу тебе о том, где мы жили, в какой школе я учился, какие гирлянды ты делал на Новый год?… Помнишь, мы рисовали с тобой анатомическое строение человека в моих школьных тетрадях и ты рассказывал мне о медицине будущего? А помнишь, какие бусы я подарил маме на первую в жизни студенческую стипендию?… — но тут он запнулся и помрачнел, отступив от края пропасти, в которую еще не готов был заглянуть. — Нет, про маму я рассказывать не буду. Мне очень горько вспоминать о ней до сих пор. Это несправедливо, что она так рано умерла.
— Нет, — растерянно возразил Николай Васильевич, — все случается так, как должно случиться. Она все равно не пережила бы твоей гибели. Но ты говори, говори… — и он жадно слушал, не замечая, что уже обращается к незнакомому парню, как к сыну.
И Антон говорил. Он перечислял имена их друзей, вспоминал, как они ездили отдыхать всей семьей, приоткрывал перед ним маленькие священные тайны, которые хранятся в каждом семейном доме. А Николай Васильевич, недоверчиво рассматривая молодого человека, вдруг прерывисто вздохнул, обнял его, провел ладонями по волосам и лицу и, конечно, нащупал швы, бережно спрятанные косметическими хирургами за ушными раковинами.
— У меня новое лицо, папа. Меня слепили заново из того немногого, что оставалось от твоего Антона после катастрофы. Это сделал отец вот этой самой девушки. Они приняли меня в свою семью, дали мне все возможное и заменили всех тех, кого я был лишен.
Старик растроганно обернулся к Дине, и та поклонилась ему медлительно и по-восточному изысканно. А Антон тем временем, не давая ему времени опомниться, продолжал:
— Папа, давай восстановим кое-что. У меня были проблемы с памятью — полная амнезия. И сейчас мне многих сведений не хватает. Ты только не удивляйся: я буду задавать тебе вопросы, самые разные. Хорошо?
Николай Васильевич кивнул и, подчиняясь хаотичным расспросам сына, рассказал ему про «металл с памятью», про то, что слышал об изобретении Лаптева, и о том немногом, что знал от Светланы и Сергея, от Насти, от немногих коллег Антона, с которыми виделся на поминках…
Он подробно поведал историю о том, как Света и Сергей ездили в Китай, как отчаянно он расспрашивал их по возвращении о том молодом выжившем парне с татуировкой, как хотел сам его увидеть, надеясь, что, может быть, это все-таки и есть Антон, которого он, как врач, смог бы выходить. Но Сергей уверял, что это был явно нерусский человек, определенно азиатского типа, да еще и со странной какой-то татуировкой. И было бы большой глупостью делать вид, что они его узнали, лишая тем самым настоящих родственников счастья найти своего собственного сына или внука, живого и невредимого… Николаю Васильевичу ничего не оставалось, как отступиться. Теперь-то он понимает, что сердце его было вещим, но тогда… Ох, если бы вернуть все назад!..
Антон не стал ничего скрывать и рассказал отцу всю правду о своем бывшем друге. Сергей отлично видел, что лежавший перед ним в коме человек был европеец, более того, он прекрасно знал об этой татуировке — знал единственный среди всех! — и даже сам отвел его к мастеру. А Светка… что ж Светка! Она никогда не любила мужа, внутренний голос, чутье нежности и преданности ничего не могли подсказать ей. Да к тому же татуировка, видимо, сбила ее с толку — вряд ли Сергей поделился с ней этим секретом своего бывшего друга… Нет, Пономарев не стал бы рисковать: он твердо и решительно вычеркнул Антона из списка живых, и так это и должно было оставаться навечно.
Отец с сыном проговорили почти до утра. Антон, если успевал, переводил для Дины самые важные места их беседы, и она сидела, затаив дыхание и время от времени отирая слезы, бережно прикасаясь то к руке своего Ло, то к старой, покрытой коричневыми пигментными пятнами руке будущего свекра.
Антону казалось, что в его сознании сложились вместе все недостающие части головоломки. То, что с ним случилось, не просто насмешка судьбы, это еще и человеческий замысел. Произошло предательство. Предатель — лучший друг, укравший у него все — жизнь, имя, жену и сына, любимое дело и даже деньги. Деньги — самое малое из всего этого, но именно ради них, видимо, и затевалась вся эта подлая игра с неузнанным, забытым в китайской больнице человеком…
Утром они позавтракали в большой столовой. Николай Васильевич оформил у администратора питание своим гостям — им нужны были силы, чтобы определиться, как жить и действовать дальше. Антон не представлял еще пока всего алгоритма дальнейших шагов, но главное было ему уже известно и вселяло в него сдержанный оптимизм: Дина по-прежнему с ним; отец жив; сын здоров и учится в спокойном и безопасном месте.
Самым темным вопросом оставалась пока судьба фирмы и принадлежавших ему средств. Надо было найти кого-нибудь из старых коллег, восстановить статус-кво. Но легко ли это будет сделать человеку с измененной внешностью и документами на другое имя? К тому же он совсем не помнил, как делился по первоначальным условиям капитал, как планировалось распределять прибыль, где хранились основные документы…
Они продолжали разговаривать после завтрака уже в комнате клиники и вновь не заметили, как пролетел за разговорами день. Но когда на сад за окном спустились майские сумерки, в дверь вдруг торопливо стукнули, и она быстро приоткрылась.
— Николай Васильевич, вы дома? — прозвучал негромкий ласковый голос, и на пороге показалась тонкая девичья фигурка, затянутая в джинсы. Рассыпанные по плечам каштановые волосы, широко распахнутые глаза, спортивный рюкзачок на плече…
Девушка быстро вошла в комнату и с недоумением оглядела незнакомую компанию. Антон узнал ее сразу же, как только она переступила порог; ее появление оказалось тем недостающим звеном, которое замкнуло всю цепь его воспоминаний. Память высветила и умное бородатое лицо профессора Лаптева, и давний разговор о его изобретении, и переданный ему на определенных условиях патент…
— Настя! Настюха! — вырвалось у Антона, и он бросился обнимать ее.
Девушка недоверчиво отстранялась от незнакомца, Дина ревниво хмурила брови — Ло никогда не упоминал при ней ни о какой Насте! — И вся эта сцена, должно быть, затянулась бы надолго, если бы молодым хохотом не разразился вдруг Николай Васильевич и не кинулся спасать девушку от медвежьих объятий сына.
— Довольно, довольно! — повторял он. — Отпусти ее, раздавишь!
Настя пристально посмотрела на незнакомца, потом перевела взгляд на старого ученого и, заметив его сияющие глаза, решив, что опасности нет, потребовала:
— Николай Васильевич, выручайте! Ничего не понимаю, ничего не могу осмыслить. Это кто?
— Только не падай в обморок, Настена. Это Антон. Наш Антошка! — Голос отца звенел от счастья, а девушка, оцепенев и перестав понимать уже вообще что бы то ни было, затаила дыхание и впилась глазами в незнакомые черты.
Антон решил, что пора вмешаться.