– Почему собутыльников? – возмутился Корнеев. – Выпил я с ними всего один раз! Правда, со всеми, и много.

– Вот так однажды и засыплешься. Потому что со всеми и много кроме записных алкашей пьют только шпионы.

Между тем ведущий объявил о начале конкурсной программы. Первыми, к удовольствию Лаймы, на сцену вышли те самые японские дудочники во главе с крючконосым – предполагаемым якудзой. Но грустная мелодия, которую они исполняли, совершенно не вязалась в ее сознании с воспоминаниями об устроенном ими огненном шоу. Видимо, поэтому выступление японцев Лайме не понравилось.

За ними на сцене появились коллективы из Венгрии, Алжира, Чили, Молдавии, Уругвая, Словакии, Марокко, Дании, Таиланда и Монголии. Все это время Лайма внимательно следила за тем, чтобы Корнеев не заснул. Компьютерщик изо всех сил таращил глаза, которые периодически сами собой закрывались, и всем видом пытался продемонстрировать огромный интерес ко всему, что происходит на сцене. Однако вразумительных комментариев Лайма от него так и не дождалась.

– Что ты хочешь, – пробормотал Корнеев в ответ на ее пожелание активизироваться. – Чтобы я ткнул пальцем в музыканта и сказал – это террорист? Я же не экстрасенс. Если у меня появятся идеи, я тебе тут же сообщу. Помнится, Медведь говорил, что заехал по голове локтем одному из тех, кто был в квартире Полянского. Наверное, должен остаться синяк, кровоподтек, вообще какой-то след.

– Это если по лицу. А по затылку, какой там след – шишка?

– Иван сказал, что вроде бы в лицо, хотя он не уверен, ведь было темно.

Тут на сцене вновь появились знакомые лица – трио из Венесуэлы. На них были все те же майки с портретом Че Гевары, которые, видимо, служили венесуэльцам не только повседневной одеждой, но и концертными костюмами. Лица их были хмуры и озабоченны – они несли на себе суровую печать вчерашних злоключений. Лайма, которая внимательно разглядывала их в свой маленький бинокль, вдруг больно толкнула Корнеева локтем и зашипела:

– Смотри! На крайнего, с гитарой, которого вчера не было!

То, на что обратила внимание Лайма, можно было разглядеть и без бинокля – у парня под глазом был роскошный фингал.

– Н у, аналитик, что скажешь?

– Давай потом обсудим, а то здесь говорить неудобно, на нас уже косятся.

Венесуэльцы исполняли свой номер мрачно, тоскливо и выглядели не поборниками народных музыкальных традиций, а оркестрантами-халтурщиками на похоронах.

– Чего это они пришибленные такие? – удивился Корнеев.

– Наверное, как и ты, не выспались. Господи, неужели это те, кого мы ищем? А ведь ночью мы им поверили!

– Это ты им поверила, а не мы. Чем искреннее чушь, тем легче ее проглатывают женщины.

Лайма надулась, но промолчала. Дальше был небольшой антракт, во время которого Корнееву удалось-таки немного поспать, а Лайме – насладиться созерцанием Григория Мельченко, который разгуливал по фойе вместе с несколькими членами жюри. Он был весел, абсолютно беззаботен, и не похоже, чтобы сильно скорбел по усопшему Полянскому.

После антракта выступило еще десятка полтора коллективов. Поначалу знакомых среди них не попадалось. Однако когда на сцену выскочила тройка шоколадного цвета парней в огромных ярких беретах – желтом, зеленом и синем, Лайма толкнула Корнеева локтем в бок:

– Просыпайся! Это твои друзья-алкоголики. Узнаешь?

– Естественно. Трио из Конго, ребята замечательные, пить умеют.

– Не то что некоторые.

Веселые музыканты в цветных беретах исполнили нечто зажигательное, какую-то почти хулиганскую по стилю композицию на двух маленьких барабанах, флейте и гармонике. Зал, разомлевший было от многочисленных размеренных, заунывных, а то и вовсе неудобоваримых фольклорных мелодий, вновь активно зашевелился и устроил артистам овацию.

– Надо подойти к ним после выступления, поздравить. Вон как зал рукоплещет, – оживился и Корнеев.

– Только попробуй! – пригрозила Лайма. – Нам делами надо заниматься. Потом поздравишь, в гостинице. А то отметите выступление, и ты навеки выпадешь из строя.

Корнеев вынужден был подчиниться. Он осоловело смотрел на заполнивших сцену шотландцев во всем клетчатом. Тоскливые звуки их волынок вновь погрузили оживших было зрителей в состояние анабиоза.

– Теперь понятно, почему в народе говорят – тянуть волынку, – дал свою оценку происходящему Евгений.

Вскоре появились еще одни знакомцы – те самые жизнелюбивые итальянцы, которые напомнили Лайме о несостоявшемся ужине в ресторане. Они пели что-то солнечное и веселое, подыгрывая себе на гитарах, постоянно улыбаясь и посылая женской части зрительного зала призывные взгляды.

– Смотри, – вдруг зашептал Корнеев, – вон у того, маленького, с пучком на макушке, который на Чиполлино похож, вроде синяк под глазом!

– Не синяк, а родимое пятно, – со знанием дела ответила Лайма, которая прекрасно запомнила этого приставучего Чиполлино.

Когда на сцене появились австралийцы, Лайма сказала:

– Вон того, слева, я помню. Я думала, это он по пьяни такой остолбенелый, а оказывается, от природы.

Австралийцы были все как один усатые и улыбались, показывая белые крепкие зубы. Выступили они успешно, сорвав бурные аплодисменты и красиво раскланявшись.

Программа четвертого дня фестиваля подходила к концу, когда ведущий объявил:

– Хранители традиционной народной музыки из Сенегала!

То, что увидели Лайма и Евгений, тут же заставило их насторожиться. На сцену вышли и уселись полукругом на корточки три угольно-черных человека в белых одеждах, похожих на саван. У третьего сенегальца в руках ничего не было, и он сидел, понуро свесив вниз голову. В этой картине было что-то удивительно знакомое, хотя ни Лайма, ни Корнеев никогда в Сенегале не были.

Когда в зале зазвучала странная монотонная мелодия, а солист начал негромко вторить ей, периодически начиная бормотать какой-то текст, Лайма трагическим шепотом заявила:

– Я это уже слышала. Не пойму только где.

– Чего тут понимать? – удивился Корнеев. – Мы этих ребят и видели и слышали. В тот первый день, поздно вечером, рядом с институтом. Они у костра сидели.

* * *

– Что ж, давайте посмотрим, что мы имеем на сегодня, – сказала Лайма, собрав группу «У» на экстренное совещание.

– Один из тех, за кем мы должны были наблюдать и по возможности охранять, погиб. За Мельченко приходится наблюдать урывками – немного дома, немного на фестивале. Правда, Жене удалось подключить к его квартире спецтехнику, так что появилась возможность дополнительного контроля. После смерти Полянского Мельченко кажется мне самой уязвимой фигурой. На месте Тагирова я бы его оберегала.