— Что же скрывается под этим «унитазом»? Как ты думаешь, мама?
Калерия Ивановна устало улыбнулась:
— Я уже не в состоянии думать, Зайчик. Четвертый час ночи. Давай спать.
— Как четвертый час?! — Чайников глянул на часы.
— Да, четвертый час. Спокойной ночи, Зайчик, — поцеловала Калерия Ивановна сына.
— Спокойной ночи, мама.
Но поспать в эту ночь им так и не удалось.
Раздался звонок в дверь. И звонил, не переставая. Кто-то держал палец на кнопке и не отпускал.
Саша и Калерия Ивановна вышли в прихожую.
— Кто там? — громко спросил Чайников.
В ответ — тишина. Только звонок надрывается: дзинь-дзинь-дзинь-дзинь-дзинь…
Саша посмотрел в «глазок», но никого не увидел.
— Зайчик, не открывай, — тревожно сказала Калерия Ивановна.
— Спокойно, мама. — Чайников вынул из плечевой кобуры пистолет, снял с предохранителя, послал патрон в патронник…
Затем рывком распахнул входную дверь.
И — остолбенел.
В квартиру звонила… Белоснежка. Она стояла на задних лапах, опершись передней правой лапой о стену, а левой — давя на кнопку звонка. В зубах у собаки была зажата какая-то бумажка. Увидев Сашу, Белоснежка встала на все четыре лапы и вытянула морду в его сторону. Как бы предлагая взять у нее бумажку.
Чайников взял. Это был свернутый в несколько раз пожелтевший обрывок газеты. Саша развернул этот обрывок и прочел неровные рукописные строчки, идущие поверх типографского текста:
«Мы в опасности! Помогите! Стас».
«Кто в опасности? — с недоумением подумал Чайников. — Стас Брыкин? А еще кто?..»
Саша перечитал записку, написанную красной пастой. И вдруг его как укололо. «А ведь это не красная паста!» — понял он.
Записка была написана кровью.
Итак, Стас полез в разбитое окно. И Юльке ничего другого не оставалось, как последовать его примеру. Не могла же она бросить своего парня.
Ребята очутились в маленькой комнате, забитой разным хламом. Они осторожно двинулись к выходу. Под ногами хрустели обвалившаяся штукатурка и осколки стекла. Выйдя из комнаты, Юлька и Стас угодили в другую комнату, тоже маленькую и тоже забитую хламом: на полу валялся порванный матрас, у окна стоял стол на трех ножках, у стены — шкаф без дверцы… Затем Стас и Юлька оказались в длинном, извилистом коридоре, долго по нему блуждали, словно по лабиринту, заглядывая по пути во всевозможные помещения, которых в доме имелось великое множество. Складывалось такое впечатление, будто изнутри дом был больше, чем снаружи.
Наконец коридор уперся в деревянную лестницу. По скрипучим ступенькам ребята поднялись на второй этаж.
Вдруг Стас схватил Юльку за руку.
— Слышишь? — прошептал он. — Кто-то разговаривает.
Юлька прислушалась.
— Нет, не слышу.
— Вот, опять… Слышишь?
Теперь Юлька услышала.
— Ой, мамочка, — пролепетала она.
— Ты здесь постой, — приказал Брыкин, — а я пойду разговор подслушаю.
— Нет, нет, — живо возразила девочка. — Я с тобой. Одна я боюсь.
Ребята на цыпочках подкрались к двери, за которой раздавались приглушенные голоса. Брыкин посмотрел в дверную щелку. В скупом лунном свете, идущем от окна, Стас увидел две фигуры. Одну он сразу узнал. Это была старушка. Во второй фигуре угадывался мужчина.
— …Папа долго ждать не любит, — говорил этот мужчина. — Сечешь, братан?
— А я что, виноват? — отвечала «старушка» мужским голосом. — Меня же менты замели.
— Это твои проблемы. Папа тебе бабки отстегнул?
— Ну, отстегнул.
— А ты не мычишь и не телишься.
— Да я все перерыл. Вот чтоб мне век воли не видать, Цыган. Нигде этого чертового футлярчика нет.
— Может, не там ищешь, Картошка.
— Скальпель же говорил: на пятом этаже, где две квартиры… Эх, жаль, не успел договорить. Меня менты за жабры взяли. А когда я из тюряги свалил, мусора Скальпеля замели. Прямо невезуха какая-то.
— Невезуха, — хмыкнул Цыган. — Вон Папа столько лет свои делишки делает. И никакой невезухи. А все почему?
— Почему? — спросил Жуликов.
— Да потому что он хитрый, как лиса. В лисьей норе всегда есть запасной ход. И у Папы всегда есть запасной ход. Потому он и Папа. Сечешь?
— Да, Папа — авторитет, — согласился Картошка и со вздохом добавил: — А моя фотка на всех стендах красуется.
— На каких стендах?
— «Их разыскивает милиция».
Цыган закурил.
— Слышь, Картошка, а Скальпель в какой тюряге сидит?
— В «Крестах».
— Че ж ты раньше-то молчал?! У Папы в «Крестах» свой человек есть. Надзирателем пашет.
— Ну и что?
— Он же может спросить у Скальпеля, где футляр спрятан. Сечешь?
— Так он ему и скажет. Откуда Скальпелю знать, что надзиратель на Папу работает?
Цыган пожевал сигарету.
— Здесь вот как можно сделать. Пускай Скальпель напишет записку, якобы жене. И в записке намекнет — куда он футляр заныкал. Да хитро намекнет, чтоб никто, кроме тебя, не врубился. А в случае чего Скальпель всегда сможет отвертеться, — дескать, просил надзирателя записку жене передать.
— Башковитый ты мужик, Цыган, — уважительно произнес Жуликов. — Недаром у Папы в первых подручных ходишь.
— А ты, Картошка, смотри не форшманись еще раз. Иначе тебе крышка. Тому, кто портит Папе настроение, Папа портит жизнь. Сечешь?
— Да все будет тип-топ, братан. Не сомневайся.
И в этот момент, надо же такому случиться, у Юльки под ногой провалилась сгнившая половица.
Крак — раздался громкий звук.
Брыкин мгновенно оценил ситуацию.
— Бежим, — схватил он девочку за руку.
И они побежали.
Поворот. Коридор. Поворот. Лестница вниз. Направо. Налево. Одна проходная комната, вторая проходная комната… А вот третья комната оказалась не проходной. Впереди была стена с крохотным оконцем.
А позади — голоса бандитов.
— Брось ты, Цыган, дергаться. Это крысы шебуршат.
— Крысы не крысы, а держи пушку наготове.
— Да держу, держу…
Юлька и Стас замерли. Шаги приближались. Становились все громче… громче… громче…
Спасти ребят могло только чудо.