– Там кто-то есть! – вымолвила с ужасом, боясь шевельнуться. – Меня за ноги схватил…
– Весь в деда, гад, – буркнула себе под нос Сова и уже громко спросила: – Да кто там тебя схватит-то?
– Не знаю… Держит. И руки горячие.
– Горячие – значит, не покойник. Лезь, меду хочу! Оксана спускалась так, словно сходила в кипяток.
И только голова ее скрылась, бабка вскочила и закрыла западню, надвинув на нее старый, броненный толстой яловичной кожей сталинский диван. Внизу послышался сдавленный голос, однако Сова уже была за порогом. Она навесила замок на дверь, схватила лопату и ринулась к сортиру.
– Я сейчас все ходы-выходы завалю! – И стала метать землю в мужскую половину. – Все окна перекрою от айбасов! От всяких арсанов, мать их в кириккитте! Я вас замурую от всякой нечисти, эрын их побери с чумпой вместе! И не выпущу, пока не поладите!
Все утро Волков тупо просидел в святилище таможенного храма, пытаясь осмыслить, что же произошло. Разум не подчинялся, вилял, как колесо детского велосипеда, разбитое в «восьмерку», отказывался воспринимать действительность, как не воспринимает ее приговоренный к смерти, идущий на плаху. Сознание сжималось в комок и заклинало, что все это произошло не с ним, а с кем-то другим, и еще есть надежда…
Однако и этот трепещущий огонек погас, когда на горизонте братковской таможни появился узнаваемый за полверсты образ Тамары, на сей раз обряженный в строгий деловой костюм и увенчанный свежей, высокой прической. Женщина двигалась с неумолимым напором, словно тяжелый бомбардировщик, решившийся на таран сторожевой башни.
И тут длительное леденящее оцепенение внезапно сменилось на протест, и вмиг стало жарко. Мыкола испытал бойцовские ощущения тореадора перед тупой, рогатой и разъяренной силой. Если уж завязался смертельный поединок с судьбой, то надо стоять до конца ! Он покинул башню и спустился к воротам, чтобы встретить неотвратимый рок лицом к лицу. В последний момент увидел спину поспешно бежавшего со своего поста Шурки Вовченко. Прапорщик же Чернобай, как и положено, оставался на месте и уважительно козырнул судебному приставу. Когда же она миновала российскую таможню, Волков разглядел, что вместо привычных судков с завтраком в ее руках была деловая папка. Мало того, Тамара Шалвовна проследовала мимо него с гордо поднятой головой и будто бы не заметила!
Мыкола проводил взглядом ее широкую корму и некоторое время стоял обескураженный и возбужденный – как если бы обреченный на заклание бык бежал с арены, даже не взглянув на красный, дразнящий плащ.
Такое поведение теперь уже бывшей сожительницы можно было истолковать по-разному, однако затылок опахнуло предчувствие, что еще не все потеряно. Пан Кушнер хоть в гневе и прогнал его из резиденции и отстранил от охоты на мутанта, однако слово свое держал и, вероятно, дал взбучку своей сестрице за позор в ночном клубе. И вопрос с их дальнейшими отношениями решил однозначно, несмотря на свои родственные чувства. В любом случае, Сильвестру Марковичу нужен свой человек на таможне, а значит, на этом рубеже можно закрепиться, выстоять и, набравшись сил, пойти в контратаку.
Примерно через час Тамара Кожедуб прошествовала в обратную сторону, и могучая ее поступь, усиленная сводом башни, еще долго стояла в ушах, словно отбивая ритм мыслей: куда она ходила, зачем и к кому? Явно не по служебным делам, прижучить, например, какого-нибудь зарубежного кредитора или неплательщика алиментов – тогда бы надела форму.
Покуда Волков гадал, что бы это значило, на таможню приволокся его родной отец. После разоблачения в резиденции он был сдан в районную милицию для установления личности, поскольку никаких документов не имел, а там – острижен наголо, побрит, сфотографирован, после чего проверен по всяческим учетам. Выяснилось, что прежде он задерживался органами много раз, и убедиться в том, что это на самом деле давно пропавший Семен Волков, оказалось проще простого – через обыкновенную дактилоскопическую экспертизу. Правда, было известно, что Волков-старший после травмы утратил дар речи и мог лишь ругаться, но говорливость пойманного бомжа отнесли к терапевтическому действию времени либо неожиданному результату снотворного выстрела – в общем-то, об этом не особенно и задумывались. А поскольку за стариком никакого криминала не числилось, да и в милиции хорошо понимали, чей это отец, ссориться с таможенником не захотели и отпустили на волю.
И вот он явился на таможню, как наказание.
– Колька! – заорал от шлагбаума. – Выпить дай ! Сбегай, водки принеси! Водки хочу!
Явление папаши из небытия Мыкола встретил с чувствами смутными, поэтому зазвал его в башенный офис, налил сто граммов, хотел уже отвести к себе в квартиру и уложить спать, однако родитель заартачился:
– Никуда не пойду! Да здесь у тебя лучше, чем на вокзале!
Уложить его на диван не удалось никакими уговорами, отец взбодрился и, всю жизнь будучи вольным, как кот, пошел сам по себе. Волков думал, он исчезнет с таможни, но когда спустился из башни, пришел в ужас. Оказывается, папашка подобрал картонную коробку, сел на асфальт возле шлагбаума и уже собирал милостыню. В обыденное время через таможню ходили в основном бабульки друг к другу в гости, мелкие торговцы с сумками, проезжали туристы и совсем редко – иностранные фуры с опломбированным грузом. В общем, подавать особенно было некому, однако стриженный налысо старик-побирушка сразу же привлек внимание. В Братково давно забыли про бабника Семена, и тут, ясное дело, заинтересовались – кто такой, а он и не скрывал ничего, даже напротив, в подробностях рассказывал свою историю и уже собрал вокруг небольшую толпу бездельников.
По инструкции нищенствовать в зоне контроля строго запрещалось, поэтому Мыкола вздумал увести отца насильно и запереть в башне, но тот мгновенно взбунтовался:
– Ты пошлину собираешь?
– Я согласно закону.
– А я тоже пошлину беру! Не твое дело мне указывать! Будь он простым бомжем, Волков сдал бы его в милицию, и все, но тут как бы ни было – отец родной! И ведь люди кругом!
– Давай я тебе лучше еще водки дам, – предложил он. – Пойдем!
– На что мне твоя водка? Сам заработаю!
– Здесь побираться запрещено!
– Колька, да ты не бойся, я с тобой поделюсь. Вечером! Мыкола спорить с родителем больше не стал, а подгадал минуту, когда поблизости никого не будет, заломил руки и, несмотря на сопротивление и крик, увел в комнату личного досмотра, где имелись решетки на окнах и стальные двери.
– Отца родного! В клетке держать?! – орал тот. – Ну ты и гнида, Колька! Надо было тебя еще сопляком удавить!
Лучше бы уж к нему не возвращался дар речи!
С горем пополам удалось всучить ему бутылку водки, вроде как в долг. Родитель тут же выпил половину, закрутил крышку, поплясал немного – на манер вчерашнего, на второй заставе, и, когда ноги подломились, уснул на полу, привалясь к стене. Мыкола запер дверь и только вернулся на пост, как увидел на российской таможне крытый «УАЗ» администрации. С Пухнаренковым у Мыколы отношения испортились после «сладкого дела», поскольку тот подозревал прямое участие украинского таможенника в контрабандной операции. Времени с тех пор прошло уже достаточно, острота вопроса поистерлась, но Волков ухо держал востро, если на таможне появлялся сам глава администрации либо его подчиненные. Бывший кагэбэшник личного следствия еще не закончил, ибо затронута была его честь – под носом у чекиста протащили через границу два состава сахара. Поэтому Волков делал тупой вид, останавливал транспорт российской администрации на общих основаниях, производил полный досмотр по инструкции и тем самым как бы сдерживал ретивость Пухнаренкова.