И тут я узнаю собственный почерк и начинаю догадываться.
Я прочла не всю свою историю. Она длиннее. Во много раз.
Открыв собственную сумку, извлекаю из нее дневник. Я как-то раньше не заметила, но после последней исписанной страницы не хватает целого блока. Страницы были аккуратно вырезаны скальпелем или лезвием бритвы, близко-близко к корешку.
Их вырезал Бен.
Я сижу на полу, странички из дневника разложены вокруг. Это и есть пропавшая неделя моей жизни.
* * *
На первой странице дата: «23 ноября, пятница». Тот самый день, когда я встречалась с Клэр. Должно быть, я написала это в тот же вечер, когда поговорила с Беном. Наверное, мы поговорили, как я и хотела.
Я сижу здесь, — читала я, — на полу в ванной комнате, в доме, в котором вроде бы я просыпаюсь уже много лет подряд. Передо мной — дневник, в руке у меня ручка. И я пишу, потому что это единственное, что я сейчас могу делать.
Вокруг меня — куча носовых платков, пропитанных слезами и кровью. Стоит мне моргнуть — перед глазами встает красная пелена. Кровь затекает в глаз — я еле успеваю ее вытереть.
Я посмотрела в зеркало и увидела, что у меня рассечена кожа над глазом, и губа тоже. Когда я глотаю, во рту остается металлический привкус крови.
Хочется спать. Спрятаться где-нибудь, залечь в логове, как дикий зверь.
Вот кто я сейчас. Загнанный зверь. Живущий от мгновения к мгновению, от одного дня к другому, пытаясь что-то понять о мире, в котором я очутилась.
Сердце мое отчаянно бьется. Я вновь и вновь перечитываю средний абзац, останавливаясь на слове «кровь». Что же случилось?
Я быстро читаю дальше, спотыкаясь о слова, выхватывая строку за строкой. Когда вернется Бен, он точно отберет у меня странички, а я не успею их дочитать. Я не должна упустить единственный шанс.
Я решила, что лучше всего будет поговорить с ним после ужина. Мы ели в гостиной — колбаски и пюре, держа тарелки на коленях. Когда мы закончили, я попросила его сделать телевизор тише; он не понял почему.
— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала я.
В комнате стало очень тихо — только тикали часы и вдалеке глухо шумел город. Голос мой прозвучал глухо и бесстрастно.
— Милая, — сказал Бен, ставя свою тарелку на кофейный столик между нами. На краю тарелки лежала недоеденная колбаска, в густой подливе плавали горошины. — Все хорошо?
— Да, — ответила я. — Все хорошо. — Я не знала, как продолжать разговор. Он смотрел на меня с удивлением; ждал. — Ты ведь любишь меня, правда? — спросила я. У меня было чувство, что я собираю доказательства, чтобы не таким болезненным было разочарование.
— Да, — ответил он. — Ну конечно. А что? Что не так?
— Бен, — сказала я. — Я тебя тоже люблю. И я понимаю, почему ты так делал. Но ты мне лгал и продолжаешь лгать.
Не успела я это произнести, как тут же пожалела о сказанном. Я увидела, как он скривился, пошевелил губами, точно хотел возразить, а в глазах его мелькнула боль.
— Что ты имеешь в виду? — спросил он. — Кристин..
Теперь все пути были отрезаны. Я должна продолжить разговор. Я уже барахтаюсь в потоке, и надо плыть, иначе мне не выбраться.
— Я знаю, что ты делал это только для того, чтобы меня защитить, скрывал от меня многое — но дальше так продолжаться не может. Мне нужно знать.
— Ты о чем? — спросил он. — Я тебе никогда не лгал.
Я начала сердиться:
— Я знаю про Адама.
Тогда его лицо изменилось. Я увидела, как он дернулся и отвернулся, уставившись в угол комнаты. Смахнул пылинку с рукава своего джемпера.
— Что?
— Про Адама, — повторила я. — Я знаю, что у нас был сын.
Я почти ждала, что он спросит, откуда я знаю, но потом поняла: такие разговоры случались у нас и раньше. Похожий произошел, когда я нашла свой роман, и в другие дни, когда я вспоминала про сына.
Я поняла, что он собирается заговорить, но слышать очередную ложь не хотелось.
— Я знаю, что он погиб в Афганистане, — произнесла я.
Рот его закрылся и открылся снова — почти комично, словно у рыбы.
— Как ты узнала?
— Ты сам мне сказал, — ответила я. — Несколько недель назад. Ты ел печенье, а я была в ванной. Спустившись вниз, я тебе сказала, что вспомнила: я родила ребенка, сына, вспомнила, как его звали, а потом ты усадил меня рядом с собой и рассказал, как он погиб. Показал мне фотографии, которые принес из комнаты наверху. Наш с ним снимок и письмо, которое он написал Санта-Клаусу. — Меня снова охватило горе, и я замолчала.
Бен уставился на меня.
— Ты вспомнила? — спросил он. — Как?..
— Я записываю свои воспоминания. Уже несколько недель. Насколько я понимаю.
— Где? — спросил он. Голос его сделался громче, точно он злился, хотя я не могла взять в толк, что его рассердило.
— Где ты записываешь? Я не понимаю тебя, Кристин. Где записываешь?
— Завела себе тетрадь.
— Тетра-адь, — сказал он таким тоном, точно говорил о тощем блокнотике для записи списка покупок или телефонных номеров.
— Дневник, — поправилась я.
Он поерзал в кресле, как будто собираясь встать.
— Дневник? И давно?
— Не знаю. Несколько недель назад.
— Я могу взглянуть?
Я почувствовала раздражение и гнев. Поскольку совершенно точно не собиралась ничего ему показывать.
— Нет, — ответила я. — Не сейчас.
Он разъярился:
— Где он? Покажи мне его!
— Бен! Это личный дневник!
— Личный? — он будто плюнул в меня этим словом. — Как это — личный?
— Значит, предназначенный только для меня. Мне будет неловко, если ты его прочтешь.
— Почему нет? — спросил он. — Ты и обо мне писала?
— Конечно.
— Что именно ты писала обо мне? Что?
И как я могла ему ответить? Мне вспомнилось, сколько раз — и как — я его предавала. Что я говорила о нем доктору Нэшу, что думала. Как я не доверяла собственному мужу, в чем подозревала его. Думала, сколько раз сама солгала ему, когда виделась с доктором Нэшем и Клэр, не поставив его в известность.