– Высокий. Глаза кохичневые. Нос немножко кхивой. Усы и бохода хыжие, но по-моему ненастоящие, склеенные. Outre cela [19] … – Мадемуазель задумалась. – Ah, oui! Ходина на левый щека, вот тут. – И пальцем дотронулась до моей щеки, отчего я вздрогнул.
– Ладно, уже кое-что, – одобрил Эраст Петрович. – А что тут происходит? Я видел п-перед домом экипажи царя и великих князей.
– Я не знаю, – жалобно произнесла мадемуазель, окончательно переходя на французский. – Мне ничего не говорят. Все смотрят так, будто я во всем виновата. – Она обхватила себя за локти, сглотнула и сказала уже сдержанней. – Кажется, случилось что-то ужасное. Час назад в дом доставили какой-то пакет, маленький, и все забегали, зазвонили телефоны. Полчаса назад прибыл его величество, а только что приехали принцы Кирилл и Симон…
В этот миг в прихожую выглянул полковник Карнович: брови насуплены, губы напряженно поджаты.
– Фандорин, это вы? – спросил он. – Мне сообщили о вашем прибытии. Что за идиотский маскарад? Все в джентльмена-сыщика играете? Вас ожидают. Извольте привести себя в надлежащий вид и немедленно ступайте в большую гостиную. И вы, сударыня, тоже.
Эраст Петрович и мадемуазель удалились, а Карнович, оглядев меня с головы до ног, брезгливо покачал головой:
– Ну и видок у вас, Зюкин. Где вы пропадали? Чем занимался Фандорин? Это очень кстати, что он взял вас в конфиденты. Да говорите же, мы ведь с вами из одного ведомства.
– Всё пустое, ваше высокоблагородие, – соврал я, сам не знаю почему. – Только время зря потратили. Кто прислуживает его величеству и их высочествам?
– Камердинер государя и дворецкий Симеона Александровича.
Ах, как стыдно!
Никогда еще я не умывался и не переодевался с такой скоростью. Уже через десять минут, приведя себя в порядок, я тихо вошел в гостиную и поклоном поблагодарил Фому Аникеевича и Дормидонта.
На столе не было ни напитков, ни закусок – только пепельницы и еще какой-то распечатанный пакет коричневой бумаги, совсем небольшой. На всякий случай я взял с бокового столика поднос, стал расставлять бокалы, а тем временем украдкой пробежал взглядом по лицам присутствующих, пытаясь угадать, что произошло.
Государь нервно курил папиросу. Кирилл Александрович устало потирал веки. Генерал-губернатор барабанил пальцами по столу. Георгий Александрович неподвижным взглядом смотрел на пакет. Павел Георгиевич выглядел нездоровым – губы дрожат, в глазах слезы. Но больше всего напугала меня мадемуазель Деклик: она сидела, закрыв руками лицо, плечи ее тряслись, и сквозь сжатые пальцы прорывались судорожные всхлипы. Никогда еще я не видел ее плачущей навзрыд и даже не мог представить, что такое возможно.
Обер-полицмейстер сидел поодаль от остальных, рядом с бесстрастным Карновичем, и беспрестанно вытирал платком лоб и залысины. Он вдруг икнул, залился багровой краской и пробормотал:
– Прошу извинить.
После чего немедленно икнул снова. В полной тишине неприличный звук был отчетливо слышен.
Мне сделалось очень страшно. Так страшно, что я покачнулся. Господи, неужели..?
– Можно взглянуть? – спросил Фандорин, нарушив молчание.
Эраст Петрович, очевидно, вошел в гостиную одной или двумя минутами ранее меня. Он переоделся в строгий английский сюртук и даже успел повязать галстук.
На что он собрался взглянуть? На очередное письмо от Линда?
– Да, – угрюмо позволил Кирилл Александрович, видимо, по обыкновению взявший на себя роль председательствующего. – Полюбуйтесь.
Фандорин вынул из пакета маленький сверточек, размером с леденец. Развернул, и я увидел внутри что-то маленькое, бело-розовое. Эраст Петрович быстро достал из внутреннего кармана лупу и склонился над столом. Выражение его лица стало таким, будто он надкусил лимон.
– Это т-точно палец его высочества?
Серебряный поднос выпал из моих рук, бокалы разлетелись вдребезги. Все, дернувшись, обернулись в мою сторону, а я даже не извинился – едва успел схватиться за край столика, чтобы не упасть.
– Что за дурацкий вопрос! – сердито буркнул Симеон Александрович. – Конечно, это мизинец Мики! Чей же еще?
Ко мне, неслышно ступая, приблизился Фома Аникеевич, поддержал за локоть. Я благодарно кивнул ему – мол, сейчас пройдет.
– Послушайте, что сказано в письме, – сказал Кирилл Александрович, и я только теперь разглядел, что перед ним лежит листок бумаги.
Великий князь надел пенсне и прочитал послание, как и предыдущие, написанное по-французски:
Господа, вы, кажется, до сих пор не поняли, что я не шучу.
Надеюсь, эта маленькая бандероль убедит вас в серьезности моих намерений. Отрезанный палец – наказание за то, что ваши люди снова нарушили договоренность. В следующий раз, если повторится нечестная игра, мальчику отрежут ухо.
Теперь о нашем деле. В качестве очередного взноса жду от вас малый бриллиантовый букет с шпинелью из коллекции императрицы. Гувернантка должна быть на мессе в Храме Христа Спасителя, начиная с трех часов пополудни. Разумеется, одна.
Если будет слежка – пеняйте на себя.
Искренне ваш,
Доктор Линд.
Больше всего меня потрясла поразительная осведомленность злодея о содержимом coffret ее величества. Малый бриллиантовый букет с шпинелью являл собой истинное украшение императорской рентерии; в свое время он достался короне с приданым невесты Павла Петровича, будущего государя Павла I. Этот шедевр великого ювелирного искусства XVIII столетия ценится не столько за размер и чистоту составляющих его камней, сколько за красоту и изящество. На мой вкус, во всей Бриллиантовой комнате не было драгоценности прекрасней этой.
– Господи, бедная Алиса, – тоскливо произнес император. – Она так страдает из-за пропажи склаважа…
Его величеству следовало бы посочувствовать, в особенности если учитывать нрав царицы, но в ту минуту я был не в состоянии испытывать жалость к кому-либо кроме бедного маленького Михаила Георгиевича.
– Мы все уже высказались, Фандорин, – довольно бесцеремонно перебил государя Кирилл Александрович. – Что думаете вы? Теперь видно, что вы были правы. Линд – истинное чудовище, он не остановится ни перед чем. Что нам делать?
– Ах, бедняжка Мика. – Царь сокрушенно поник головой.