Мадемуазель вернулась без шести минут восемь. Как только Карнович, дожидавшийся вместе со мной у подъезда, увидел в конце аллеи долгожданный экипаж, он немедленно велел идти за Фандориным, так что я едва успел разглядеть за широкой фигурой кучера знакомую белую шляпку.
Протрусив по коридору, я собрался постучать в дверь Эраста Петровича, но звук, донесшийся изнутри, буквально парализовал меня.
Там снова рыдали, как минувшей ночью!
Я не поверил своим ушам. Возможно ли, чтобы Ксения Георгиевна до такой степени лишилась благоразумия, что наведывается сюда и днем! Припомнилось, что с утра я ни разу не видал ее высочества – она не выходила ни к завтраку, ни к обеду. Да что же это делается!
Оглянувшись, я припал ухом к уже освоенной мною замочной скважине.
– Ну полно вам, п-полно, – услышал я характерное фандоринское заикание. – Вы после пожалеете, что так со мной разоткровенничались.
Тонкий, прерывающийся голос ответил:
– Нет, по вашему лицу сразу видно, что вы благородный человек. Зачем он меня так мучает? Я застрелю этого мерзкого британского вертихвоста и сам застрелюсь! Прямо у него на глазах!
Нет, это была не Ксения Георгиевна.
Успокоившись, я громко постучал.
Мне открыл Фандорин. У окна, повернувшись спиной, стоял адъютант Симеона Александровича.
– Пожалуйте в гостиную, – ровным голосом сказал я, глядя в ненавистные голубые глаза. – Мадемуазель Деклик вернулась.
* * *
– Я ждала не менее сорока минут в этой большой полупустой церкви, и никто ко мне подходил. Потом приблизился служка и протянул записку со словами «Велено пехедать». – Эту фразу мадемуазель произнесла по-русски.
– Кем велено, не спросили? – быстро перебил Карнович.
– Где записка? – властно протянул руку Симеон Александрович.
Гувернантка, сбившись, растерянно перевела взгляд с полковника на генерал-губернатора. Кажется, она не знала, кому отвечать первому.
– Не перебивать! – грозно приказал Георгий Александрович.
Еще в гостиной были Павел Георгиевич и Фандорин, но они не произнесли ни слова.
– Да, я спросила, от кого записка. Он сказал: «От человека» и отошел.
Я увидел, как Карнович записывает что-то в маленькую тетрадочку, и догадался: служка будет найден и допрошен.
– Записку у меня потом отобрали, но содержание я запомнила слово в слово: «Выйдите на площадь, пройдите до бульвара и обойдите маленькую церковь». Текст был на французском, буквы не печатные, а скорописные. Почерк мелкий, косой, с наклоном влево.
Мадемуазель посмотрела на Фандорина, и он одобрительно ей кивнул. Сердце у меня так и сжалось.
– Я так и поступила. Возле церкви простояла еще минут десять. Потом какой-то высокий, широкоплечий мужчина с черной бородой, в надвинутой на глаза шляпе, проходя мимо, задел меня плечом, а когда я оглянулась, незаметно поманил за собой. Я пошла за ним. Мы поднялись вверх по переулку. Там стояла карета, но не та, что вчера, хотя тоже черная и тоже с наглухо задернутыми шторами. Мужчина открыл дверцу и подсадил меня, одновременно обшарив руками мое платье – очевидно, искал оружие. – Она гадливо передернулась. – Я сказала ему: «Где мальчик? Никуда не поеду, пока его не увижу». Но он как будто не слышал. Подтолкнул меня в спину и запер дверцу снаружи, а сам – я поняла по тому, как накренилась карета – влез на козлы, и мы поехали. Я обнаружила, что окна не просто занавешены, но еще и глухо заколочены изнутри, так что не осталось ни единой щели. Мы ехали долго. В темноте я не могла смотреть по часикам, но, думаю, прошло больше часа. Потом карета остановилась. Кучер влез внутрь, прикрыв за собой дверцу и завязал мне глаза плотной тканью. «Это не надо, я не буду подсмотхеть», сказала я ему уже по-русски, но он опять не обратил на мои слова никакого внимания. Взял за талию и поставил на землю, а дальше меня повели за руку, но недалеко – всего восемь шагов. Скрипнули ржавые петли и стало холодно, как будто я вошла в дом с толстыми каменными стенами.
– Теперь как можно подробнее, – строго велел Карнович.
– Да-да. Меня заставили спуститься по крутой, но не высокой лестнице. Я насчитала двенадцать ступенек. Вокруг стояли несколько человек, все мужчины – я чувствовала запах табака, сапог и мужских духов. Английских. Не помню, как они называются, но это можно спросить у лорда Бэнвилла и мистера Карра, они пользуются точно такими же.
– «Граф Эссекс», – сказал Фандорин. – Самый модный запах сезона.
– Мадемуазель, вы видели Мику? – взволнованно спросил Павел Георгиевич.
– Нет, ваше высочество.
– То есть как?! – вскричал Георгий Александрович. – Вам не показали сына, а вы им все равно отдали букет?!
Этот упрек показался мне вопиюще несправедливым. Как будто мадемуазель могла сопротивляться целой шайке убийц! Впрочем, и отцовские чувства тоже можно было понять.
– Я не видела Мишеля, но я его слышала, – тихо сказала мадемуазель. – Я слышала его голос. Мальчик был совсем рядом. Он спал и бредил во сне, всё повторял: «Lassez-moi, lassez-moi [22] , я больше никогда-никогда не буду…»
Она быстро достала платок и громко высморкалась, причем эта нехитрая процедура заняла у нее что-то очень уж много времени. Комната стала расплываться у меня перед глазами, и я не сразу сообразил, что это от слез.
– Ну вот, – глухим, будто бы простуженным голосом продолжила мадемуазель. – Поскольку это был точно Мишель, я сочла условие выполненным и отдала сумочку. Один из мужчин сказал мне громким шепотом: «Ему не было больно. Палец отрезали после инъекции опия. Если игра будет честной, такие крайности впредь не понадобятся… Завтра будьте на том же месте и в тот же час. Принесете бриллиантовый аграф императрицы Анны. Повторите». Я повторила: «Бриллиантовый аграф императрицы Анны». Вот и всё. А потом меня снова отвели в карету, долго везли и высадили возле какого-то моста. Я взяла извозчика, доехала до Храма Христа, а там меня ждал экипаж.
– Всё ли вы нам рассказали? – спросил Георгий Александрович после паузы. – Может быть, остались какие-то мелочи? Подумайте.
– …Нет, ваше высочество… Разве что… – Мадемуазель прищурилась. – Мишель прежде никогда не разговаривал во сне. Я подозреваю, что вчера они дали ребенку очень сильную дозу опиума, и он до сих пор еще не очнулся.