— Он всегда был такой?
— И да и нет. С поездки в Ёкосе он охвачен… как бы это сказать… меланхолией, да? Да, меланхолией. И стал совсем другим. Да, он теперь другой.
— С тех пор как мы пересекли Первый Мост, вы тоже во власти меланхолии и совсем другая. Я вижу — вы теперь совсем другая.
— Первый Мост был конец и начало, Анджин-сан, и наше обещание. Да?
— Да. Пожалуйста, извините меня.
Она печально поклонилась и ушла, а потом, отойдя на безопасное расстояние, не поворачиваясь прошептала: «Ты…» Это слово задержалось в коридоре вместе с запахом ее духов…
За вечерней едой Блэксорн пытался допросить Фудзико. Но она также не знала ничего интересного или не могла, не хотела объяснить ему, что творится в крепости.
— Дозо гомен насаи, Анджин-сан.
Спать он отправился раздраженным: его не устраивала эта отсрочка, он не мог проводить ночи с Марико. Всегда очень обидно сознавать, что она рядом, что Бунтаро уехал из города… А сейчас это «ты…» говорило и о ее желании, таком же сильном, как и у него. Несколько дней назад он отправился к ее дому под предлогом, что ему нужно помочь с японским. Самурай из охраны выразил сожаление: Марико-сан нет дома. Он поблагодарил и вяло побрел к главным южным воротам — отсюда он мог видеть океан. Но земля была такая плоская, что не удалось разглядеть ни верфей, ни доков, хотя, казалось ему, он различал вдалеке высокие мачты своего судна…
Океан притягивал его… Величавая вода, дальний горизонт, таинственная глубина… Так хотелось вновь почувствовать: попутный ветер обвевает голову, глаза щурятся от ветра, а язык ощущает вкус соли, кренится под ногами палуба… Рангоут, такелаж и гардели потрескивают и стонут под давлением парусов, а их треплет крепкий бриз, когда меняет направление… И свобода… Это куда важнее всего остального. Свобода идти куда хочешь при любой погоде и при первом желании… Свобода стоять на юте и быть судьей, как здесь единственный судья — Торанага…
Блэксорн взглянул на верхушку замковой башни: солнце отражалось в причудливо изогнутых черепицах крыши. Он не заметил там никакого движения, хотя и знал, что каждое окно ниже самого верхнего этажа тщательно охраняется. Колокола пробили, отмерив очередной час. Сначала он подумал, что это середина часа лошади, а не восемь ударов этого часа — времени высокой луны. Он засунул словарь в рукав, радуясь, что наступило время первой настоящей еды. Сегодня это был рис со слегка поджаренными креветками, рыбный суп и маринованные овощи.
— Не хотите ли еще, Анджин-сан?
— Спасибо, Фудзико. Да, пожалуйста, рису. И немного рыбы. Хорошо, очень… — Он поискал слово «превосходно» и произнес его несколько ваз, чтобы запомнить: — Да, превосходно, превосходно.
Фудзико была обрадована:
— Спасибо. Эта рыба — с севера. На севере вода холоднее, понимаете? Она называется курима-эби.
Он повторил название и постарался удержать его в памяти. Когда он кончил есть, она налила чаю и вынула из рукава сверток.
— Здесь деньги, Анджин-сан. — Она показала ему золотые монеты. — Пятьдесят кобанов. Стоимостью сто пятьдесят коку. Они вам не потребуются? На моряков. Простите, вы меня понимаете?
— Да, спасибо.
— Пожалуйста. Достаточно?
— Да, думаю, что да. Где вы их взяли?
— Главный… у Торанаги-сама… — Фудзико пыталась найти способ объяснить проще. — Я пошла к важному человеку у Торанаги-сама. Главному. Как Мура, понимаете? Не самураю — просто кассиру. Расписалась за вас.
— Ах, понятно. Спасибо. Мои деньги? Мои коку?
— О, да.
— Этот дом, еда, слуги… Кто платит?
— О, я плачу. Из ваших… из ваших коку за один год.
— А этого достаточно? Достаточно коку?
— О, да. Да, думаю, что хватит, — сказала она.
— А почему беспокойство? Вы выглядите обеспокоенной.
— О, прошу меня простить, Анджин-сан. Я не обеспокоена. Не беспокоюсь…
— Болит? Ожоги?
— Не болит. Смотрите… — Фудзико осторожно встала с толстой подушки, которую приказал принести для нее Блэксорн. Она встала на колени прямо на татами, не выказывая никакого неудобства, потом опять опустилась на пятки и устроилась на подушке поудобнее. — Вот, все хорошо.
— Э-э-э, очень хорошо, — порадовался он за нее, — покажите-ка, ну?
Она осторожно встала и подняла край юбки, показав ему ноги сзади: рубцовая ткань не лопалась, нагноений не было.
— Очень хорошо, скоро будет похоже на кожу новорожденного, правда?
— Спасибо, да. Мягкая. Благодарю вас, Анджин-сан.
Он обратил внимание, что ее голос слегка изменился, но ничего не сказал. Этой ночью он не отпустил ее… Она была ничего себе — не более того. У него не осталось приятных воспоминаний, радостной усталости… «Так плохо, — подумал он, — но все-таки не совсем плохо…»
Прежде чем уйти, она стала на колени и поклонилась, потом положила руки ему на лоб.
— Я благодарю вас от всей души. А теперь, пожалуйста, усните, Анджин-сан.
— Спасибо, Фудзико-сая. Я посплю позже.
— Пожалуйста, усните сейчас. Это мой долг и доставит мне большую радость.
Прикосновение ее руки было теплым и сухим и не доставило ему никакого удовольствия. Тем не менее он сделал вид, что заснул. Она ласкала его неумело, хотя и с большим терпением, потом тихонько ушла в свою комнату. Оставшись один и радуясь этому, Блэксорн подпер голову руками и лежал так, глядя в темноту и вспоминая…
Вопрос о Фудзико он обсуждал с Марико во время путешествия из Ёкосе в Эдо.
— Это ваш долг, — сказала ему Марико, лежа в его объятиях.
— Я думаю, это было бы неправильно, да? Если у нее родится ребенок, а я поплыву домой и вернусь обратно через четыре года. Бог знает, что может случиться за это время. — Он помнил, как вздрогнула при этом Марико.
— Ох, Анджин-сан, это так долго.
— Ну, три года. Но вы поедете со мной. Я возьму вас с собой.
— Ты обещаешь, милый? Ничего такого не произойдет, правда?
— Ты права. Но с Фудзико может произойти столько неприятностей. Я не думаю, чтобы она хотела от меня ребенка.
— Вы этого не знаете. Я не понимаю вас, Анджин-сан. Это ваш долг. Она всегда может не доводить до ребенка, правда? Не забывайте — она ваша наложница. Вы поистине опозоритесь, если не будете спать с ней. В конце концов, Торанага лично приказал ей прийти в ваш дом.
— Почему он сделал это?
— Я не знаю. Неважно. Он приказал — значит, и для нее и для вас это самое лучшее. Это хорошо, правда? Она выполняет свой долг как может лучше. Прошу меня извинить, вам не кажется, что и вам следует выполнить свой?
— Хватит читать лекции. Любите меня и не разговаривайте.