В эти тяжелые бессонные часы мне пришла счастливая мысль обратиться к Пинехасу. Мать его была дружна с богатым евреем Энохом, который, без сомнения, открыл им секрет, как сохранить их стада от чумы.
Поднявшись чуть свет, я приказал оседлать лошадь, но слуга возвратился со слезами на глазах и сказал, что у благородного животного чума. С болью в сердце я отвернулся, чтобы скрыть слезы, набегавшие на глаза, и велел приготовить паланкин.
Проходя через галерею во флигель Пинехаса, я увидел в саду Кермозу и красивого старика с характерным семитским лицом. Я подумал: «Это Энох?» Оба они быстро скрылись в чаще деревьев.
Пинехас, по обыкновению, сидел один в своей комнате. Он принял меня вежливо и спросил, чем может служить мне. Я поспешил изложить ему свою просьбу.
— Твои стада невредимы, — сказал я, — конечно, это благодаря дружескому расположению к вам Эноха. Помоги же и мне в свою очередь.
При этом намеке на отношения его матери к богатому еврею яркая краска выступила на бледном лице Пинехаса.
— Я ничего не знаю, — сказал он ледяным и принужденным тоном, — а если бы даже и знал что-нибудь, то не сказал бы, потому что связан клятвой.
— Что ты говоришь, Пинехас? — воскликнул я, полный негодования. — Ты — египтянин, народ твой рискует лишиться всего, дело идет о благосостоянии твоего отечества. Сотни, — что я говорю! — тысячи семейств терпят разорение по злобе одного, а ты считаешь себя связанным клятвой, данной этому презренному заговорщику, губящему твоих братьев.
Пинехас, не отвечая, отвернулся и стал рыться в своих папирусах. Не удостаивая его больше ни словом, я ушел вне себя от ярости, но на пороге меня осенила новая мысль.
Пинехас был влюблен, и, отказав мне, он, может быть, раскроет секрет Смарагде. Во всяком случае стоило попытаться осуществить эту идею. Я велел нести паланкин к дому Мены, где также царствовало величайшее смятение.
Радамес собирался куда-то, он был бледен и взволнован.
— Все гибнет. Я не знаю, что и делать, — сказал он, пожимая мне руку.
Я сообщил ему о моем плане. Он выслушал меня и ответил:
— Ты прав, Нехо. Следует все испробовать, чтобы избавиться от разорения, и если Пинехас знает этот секрет, надо его выпытать. Но прежде чем говорить со Смарагдой, я должен посоветоваться с матерью и сестрами. Пойдем, я тебя им представлю. Надо сказать, что из любви ко мне они согласились сюда переехать.
Он повел меня в роскошно убранную залу, где находились три дамы, которые говорили об убытках, причиненных эпизоотией. Одна из них была мать Радамеса — женщина средних лет и приятной наружности; две другие — его сестры с обычными лицами.
Радамес нежно их поцеловал, затем представил меня своим родственницам.
— О, — воскликнули все три дамы в один голос, — Смарагда должна повидаться с Пинехасом ради спасения наших стад и избавления от разорения.
— Пойдем же к ней, — сказал Радамес, вставая с места.
Мы прошли на террасу, любимое убежище молодой хозяйки дома.
При нашем входе Смарагда полулежала на кушетке, ее усталое и бледное лицо выражало мрачное равнодушие.
— Я привел к тебе гостя, Смарагда, — сказал возничий фараона.
Когда мы сели, Радамес взял ее за руку и произнес нежным тоном:
— Дорогая Смарагда, от тебя зависит спасти состояние семьи Нехо и наше собственное.
И он изложил ей то, что от нее ожидалось.
Глаза Смарагды сверкнули.
— И это говоришь ты, Радамес? Ты требуешь, чтобы жена твоя отправилась с просьбой к человеку, который в нее влюблен? Неужели тебе это не противно?
— Конечно, — с кислым видом отвечал он, — мне это неприятно, но что же делать, когда все состояние висит на волоске. — Радамес встал и произнес: — Как муж твой, я приказываю отправиться к Пинехасу и просить его снасти наши стада. Все прочие пусть пропадают, мне все равно…
Но, видя мой изумленный взгляд, он поспешил прибавить заискивающим тоном:
— Стада Нехо, разумеется, тоже. Я сам передам ему рецепт, как только ты получишь его от Пинехаса.
Смарагда, ничего не отвечая, небрежно легла на кушетку и закрыла глаза.
— Послушай, — сказал я ей, — не думай только о себе, вспомни о тысячах семейств, которые постигнет разорение и нищета, а также и то, что это бедствие заставит нас отпустить евреев.
— Я об этом нисколько не беспокоюсь и не пойду молить Пинехаса. Вот мое последнее слово.
Я встал и простился крайне недовольный. Радамес нагнал меня, когда я садился в паланкин.
— Послушай, Нехо, мне пришла мысль, как победить упрямство Смарагды. Пойдем к Омиферу: она влюблена в него и не захочет его разорения. Главное же богатство его состоит в стадах. Одних верблюдов у него несколько сотен, а рогатый скот считается тысячами… Итак, если он ее попросит, наше дело будет выиграно.
Жилище Омифера скорее походило на царский дворец, нежели на дом частного человека, а между тем это было лишь временное его местопребывание, так как постоянная его резиденция находилась в Фивах. Я знал, что после неудавшегося бегства Смарагды он вернулся в Танис и еще не уезжал из него.
На вопрос, дома ли хозяин, озабоченный слуга отвечал, что господин его только что возвратился с объезда своих стад, и повел нас во двор, где Омифер, усталый и весь в пыли, слезал со взмыленной лошади.
Он побледнел, увидев Радамеса, но тем не менее встретил нас вежливо и, когда я ему сказал, что мы явились по важному делу, пригласил нас в маленькую залу. Радамес завистливым взором оглядел пышную обстановку и, ничуть не стесняясь, объяснил хозяину цель нашего посещения.
Офицер сильно покраснел и, смерив его взглядом глубокого презрения, отвечал:
— Очень сожалею, Радамес. Я слишком ревнив, чтобы посылать любимую женщину к мужчине, который в нее влюблен. Поэтому никогда не стану просить Смарагду унижаться пред Пинехасом. Пусть лучше мой скот погибнет весь до последнего.
Он встал, и мы принуждены были проститься.
Вернувшись домой после этой неудачной экспедиции, я нашел Ильзирис в таком отчаянии, что не на шутку перепугался. На мой тревожный вопрос, что случилось, она ответила, что Хам уехал в Рамзес попытаться выведать у прекрасной Лии секрет спасения наших стад. Несмотря на свою ревность, Ильзирис сама просила его об этом, но было видно, что такая самоотверженность дорогого стоит.
Печальный и голодный, я велел подать себе обед, но едва начал его, как мне подали записку, принесенную гонцом Радамеса. С удивлением прочел я следующие слова: «Приезжай поскорее, все устроено».
Одним прыжком я очутился у паланкина и приказал людям бегом нести меня в дом Мены.
Радамес встретил меня с суетливым видом и сказал потихоньку:
— Это сестра все устроила, рассказав жене моей, будто Омифер готов с отчаяния повеситься, из-за потери всего своего состояния. Услышав это, Смарагда вскочила как сумасшедшая и тотчас послала за мною. Но тут я переменил тон, — прибавил, смеясь, Радамес, — и сказал ей, что, поразмыслив, нахожу этот шаг неприличным и не могу его допустить. Она совершенно вышла из себя: кричала, топала ногами и клялась сделать по-своему — тогда я уступил, будто нехотя. Но так как она не может идти одна к Пинехасу, то я и послал за тобой, чтобы ты сопровождал ее.