«Нет».
«Потому что во время войны между драконами и эльфами наши противники выследили находившихсяздесь драконов и поубивали их всех во сне. Потом вдребезги разнесли драконьи гнезда, а все яйца разбили с помощью своей магии. В тот день на лес внизу пролился кровавый дождь, и ни один дракон больше никогда не селился здесь с тех пор».
Эрагон молчал. Он вовсе не для того оказался здесь, чтобы слушать истории о печальной судьбе остальных драконов. Ничего, он подождет, пока Сапфира наконец захочет рассказать ему, что же случилось с нею и с Глаэдром.
«Скажи что-нибудь!» — потребовала Сапфира.
«Ты позволишь мне излечить твою рану?»
«Лучше оставь меня в покое».
«Тогда я буду молчать, как статуя, и сидеть здесь до тех пор, пока не превращусь в пыль, ибо от тебя мне в значительной степени перешло уже и знаменитое драконье терпение».
И Сапфира все-таки заговорила, хотя каждое слово давалось ей с трудом, и были эти слова горьки, прерывисты и исполнены самоиронии:
«Мне стыдно признаваться в этом, Эрагон. Ты знаешь, что когда мы с тобой впервые увидели Глаэдра и Оромиса, я испытала необычайную радость, ибо узнала, что выжил еще один представитель моего народа, а не только Шрюкн. Я ведь еще никогда не видела других драконов — только в воспоминаниях Брома — и подумала… подумала, что Глаэдр столь же рад моему существованию на свете, как и я — его».
«Он и был рад».
«Нет, ты не поймешь! Я ведь считала, что он станет мне… партнером… супругом. Я ведь и не надеялась, что когда-либо встречу дракона-самца! Я надеялась, что вместе мы сможем восстановить племя драконов… — Сапфира фыркнула, и из ноздрей ее вырвался язык пламени. — Я ошибалась! Он не пожелал стать моим возлюбленным».
Эрагон старательно обдумал каждое слово, прежде чем ответить; он ни в коем случае не хотел ее обидеть, напротив — мечтал хоть немного ее успокоить.
«Но это же потому, что он знает: ты судьбой предназначена кому-то другому, одному из тех, кто вылупится из двух оставшихся яиц, — уверенно сказал он. — Кроме того, негоже учителю совокупляться со своей ученицей».
«Нет, я просто ему не нравлюсь! Он считает меня глупой и некрасивой!»
«Сапфира, ты же прекрасно знаешь: глупых и некрасивых драконов просто не существует! А ты, по-моему, самая прекрасная из всех!» — искренне воскликнул Эрагон.
«Я просто дура!» — безнадежным тоном заявила она. Но левое крыло все же приподняла и позволила Эрагону заняться ее раной.
Эрагон принялся ее осматривать, радуясь тому, что Оромис дал ему столько трактатов по медицине и анатомии. Удар, нанесенный то ли зубом, то ли когтем — Эрагон не мог сказать точнее, — разорвал Сапфире квадрицепс, хотя и не настолько, чтобы стала видна кость. Но просто затянуть рану, как Эрагон не раз делал прежде, в данном случае было нельзя: разорванную мышцу пришлось сшивать.
Заклинание, которым воспользовался Эрагон, было очень длинным и сложным; он и сам толком не понимал, как действует каждая его часть, и просто заучил его наизусть, отыскав в одном старинном тексте, где никаких разъяснений к нему не прилагалось. Там говорилось только, что если не сломаны кости и не повреждены внутренние органы, то «эти чары излечат любое повреждение, кроме беспощадной хватки смерти». Произнеся нужные слова, Эрагон с восхищением увидел, как мускулы Сапфиры дрогнули под его рукой, сосуды, нервы, мышечная ткань — все зашевелилось и стало вновь соединяться, постепенно становясь целым. Рана оказалась достаточно большой и глубокой, а Эрагон уже сильно истощил свои силы подъемом на скалу, так что он не осмелился лечить Сапфиру только с помощью собственной энергии, но задействовал также и энергию драконихи.
«Щекотно», — сообщила Сапфира, когда рана стала затягиваться.
Эрагон вздохнул и прислонился спиной к жесткому базальту, прикрыв глаза. Сквозь опущенные ресницы он видел выход из пещеры и закатное небо.
«Боюсь, мне с этой скалы придется на тебе спускаться, — сказал он Сапифре. — Я совсем без сил, просто пальцем пошевелить не могу».
Сухо прошуршало драконье тело; Сапфира, вытянув шею, положила голову на груду костей рядом с Эрагоном и с виноватым видом сказала:
«Я отвратительно вела себя все это время, особенно по отношению к тебе. И совершенно зря не слушалась твоих советов, а надо было бы послушаться! Ведь ты предупреждал меня насчет Глаэдра, но я слишком задрала нос и не пожелала понять справедливость твоих слов… Я не сумела быть тебе хорошим товарищем, предала само предназначение дракона, нанесла урон чести Всадников!»
«Ничего подобного! — решительно возразил Эрагон. — И долг свой, Сапфира, ты выполняла честно. Может, ты и совершила ошибку, но все честно признала; и, кроме того, в твоем положении любой мог бы совершить подобную ошибку».
«Все равно — это не оправдывает моего поведения по отношению к тебе!»
Он попытался заглянуть ей в глаза, но она отводила взгляд, пока он не погладил ее по шее и не сказал:
«Сапфира, члены одной семьи должны прощать друг друга, даже если не всегда понимают, почему кто-то из них совершил тот или иной поступок. Ты мне очень близка — как Роран, даже ближе. И что бы ты ни сделала, это никогда не изменит моего отношения к тебе. Никто и ничто не сможет разлучить нас! — Поскольку Сапфира не отвечала, он поднял руку повыше и нежно почесал ее за ухом, где кожа была достаточно мягкой. — Ты слышишь меня? Никто и ничто!»
Она смущенно кашлянула; Эрагон чувствовал, как приятны ей его слова. Затем она выгнула шею, словно уходя от его ласкающих пальцев, и сказала:
«Как же мне теперь смотреть Глаэдру в глаза? Он был так разъярен!.. Просто вся скала тряслась!»
«По крайней мере, ты сумела за себя постоять, когда он напал на тебя».
«С моей стороны это была просто еще одна уловка», — честно призналась Сапфира.
Эрагон был потрясен; он изумленно поднял брови, но сказал лишь:
«Ну, что ж, тогда единственное, что тебе остается, это просто извиниться».
«Извиниться?»
«Да, извиниться. Пойди и скажи ему, что тебе очень жаль, что это никогда больше не повторится, что ты хочешь продолжать свои занятия с ним, и так далее. Я уверен, он вполне способен проявить к тебе сочувствие. Особенно если ты сама предоставишь ему такую возможность».
«Хорошо», — тихо сказала она.
«Тебе сразу станет легче, уверяю тебя, — улыбнулся Эрагон. — Я по собственному опыту знаю».
Она что-то проворчала и осторожно подошла к выходу из пещеры. Высунувшись оттуда, она некоторое время осматривала раскинувшийся внизу лес и наконец сказала:
«Нам пора. Скоро совсем стемнеет».
Эрагон, скрипнув зубами, заставил себя встать: каждое движение болью отзывалось во всем теле. Он взобрался Сапфире на спину, что заняло у него в два раза больше времени, чем обычно, и она вдруг снова заговорила: