«Эрагон… спасибо тебе, что пришел! Я знаю, чем ты рисковал со своей больной спиной».
Он погладил ее по плечу.
«Мы же с тобой единое целое, как я мог оставить тебя?»
«Да, мы с тобой единое целое», — эхом откликнулась Сапфира.
Дни, предшествовавшие празднику Агэти Блёдрен, были самыми лучшими и одновременно самыми скверными в жизни Эрагона. У него сильно болела спина, и это, естественно, сказывалось и на его самочувствии в целом, и на выносливости, и на состоянии духа — он постоянно чувствовал себя подавленным. А вот его отношения с Сапфирой никогда еще не были столь близкими. Они больше не прерывали мысленную связь и старались как можно больше бывать вместе. Их дом на дереве часто посещала Арья, а потом они бродили по Эллесмере. Однако теперь Арья уже никогда не приходила одна — всегда приводила с собой либо Орика, либо кошку-оборотня по имени Мод.
Во время этих прогулок Арья знакомила Эрагона и Сапфиру с эльфами, занимавшими достаточно заметное положение в обществе, — знаменитыми воинами, поэтами, художниками. Она водила их на концерты, которые устраивались прямо на поляне под раскидистыми соснами; она показала им немало скрытых чудес Эллесмеры.
Эрагон часто и помногу с ней беседовал. Он рассказал ей о своем детстве в долине Паланкар, о Роране, о Гэрроу и его жене Мэриэн, о мяснике Слоане и о других жителях Карвахолла, о своей любви к горам, о дивных сполохах северного сияния, что озаряет по ночам зимнее небо. Он рассказал ей, как однажды в дубильный чан Гедрика прыгнула лисица, которую пришлось выуживать с помощью сети. Он рассказал ей, какую радость испытывал каждый раз, когда сеял, пропалывал и удобрял поля, а потом видел, как в результате его трудов над землей поднимаются нежные зеленые ростки. И это его чувство Арья, в отличие от многих, могла понять и оценить по достоинству.
И она тоже поведала Эрагону кое-какие подробности своей жизни. Он узнал немного о детстве Арьи и ее семье, о ее друзьях и о жизни у варденов. О годах, проведенных среди них, она рассказывала особенно охотно. Она с удовольствием описывала сражения, в которых принимала участие; договоры, которые помогала заключать; споры с гномами, а также многие важные события, свидетельницей или участницей которых стала во время своей миссии.
Общаясь с нею и Сапфирой, Эрагон обрел даже некоторое спокойствие духа, к сожалению, правда, лишь поверхностное, способное в любой момент исчезнуть. Тут даже само время работало против него: Арья со дня на день должна была покинуть Дю Вельденварден — сразу после празднования Агэти Блёдрен. А потому Эрагон особенно ценил часы, проведенные с нею, и страшился ее приближающегося отъезда.
Весь город между тем охватила подготовка к празднику. Эрагон никогда еще не видел эльфов столь возбужденными и деловитыми. Они развешивали на деревьях разноцветные светильники и флажки — особенно много их было вокруг дерева Меноа; а на конце каждой его ветви висел фонарик, похожий на сверкающую каплю росы. Все полянки в лесу приобрели праздничный вид, украсившись свежими яркими цветами. Эрагон теперь особенно часто слышал, как вечерами эльфы поют цветам и деревьям, чтобы те цвели особенно красиво.
Каждый день из эльфийских городов в Эллесмеру прибывали сотни эльфов — никто не желал пропустить столь замечательный праздник, отмечаемый раз в столетие: праздник великого перемирия с драконами. Как подозревал Эрагон, многие приехали также с целью увидеть Сапфиру. Ему уже казалось, что он целыми днями только и делает, что отвечает на традиционное приветствие эльфов. Он знал, что даже те эльфы, которые во время празднования будут по делам находиться в чужих краях, непременно также отметят этот день, а во время праздничных церемоний в Эллесмере увидят все в магическом кристалле, сделав видимыми и себя, чтобы у участников праздника не возникло ощущения, что за ним кто-то подглядывает.
За неделю до Агэти Блёдрен после занятий, когда Эрагон с Сапфирой уже собирались возвращаться с утесов Телнаира в свое «орлиное гнездо», Оромис сообщил им:
— Вам обоим следует подумать о том, какие дары вы принесете во время праздника. По-моему, вам лучше избегать обращения к грамари, если, конечно, это не будет абсолютно необходимым для существования ваших даров. Вряд ли кто-то отнесется к ним с должным уважением, если они будут всего лишь результатом произнесенного заклинания, а не приложения ваших собственных умений. Это тоже одна из наших традиций.
Уже во время полета Эрагон спросил у Сапфиры:
«У тебя есть какие-нибудь идеи?»
«Кажется, одна имеется. Но, если не возражаешь, я сперва хотела бы поглядеть, можно ли ее использовать».
Эрагон успел перехватить лишь краешек мысленного изображения, возникшего у нее, — нечто вроде каменного кулака, поднявшегося над лесом, — и она тут же закрыла от него свои мысли.
Он улыбнулся:
«Ну, ты хоть намекни!»
«Огонь. Море огня!»
Дома, припоминая все свои навыки и умения, Эра-гон размышлял: «Я ведь неплохо знаю только фермерское дело, а эти знания вряд ли сейчас могут мне пригодиться. Что же касается магии, то мне нечего и думать состязаться с эльфами. Разве я смогу когда-нибудь добиться того совершенства, какое мне довелось видеть у их мастеров?»
«Зато у тебя есть одно качество, которым здесь не обладает больше никто», — заметила Сапфира.
«Вот как?»
«Ты — Всадник, Эрагон, самостоятельная личность! У тебя есть своя собственная жизнь, собственные поступки и то положение, которого ты сам достиг. Воспользуйся всем этим — и у тебя получится нечто такое, чего не сможет больше сотворить никто. Но что бы ты ни сделал, пусть в основе его лежит то, что для тебя наиболее важно. Только тогда твой дар будет иметь смысл, только тогда он и у других вызовет соответствующие чувства».
Эрагон с удивлением поглядел на дракониху:
«Я и не подозревал, что ты так хорошо понимаешь сущность искусства».
«Не так уж и хорошо, — возразила она. — Ты забыл, что я полдня провела у Оромиса, наблюдая за тем, как он рисует, пока ты летал с Глаэдром? Между прочим, Оромис мне кое-что рассказывал и как раз о сущности искусства».
«Да-да, я действительно забыл».
Когда Сапфира улетела, намереваясь опробовать свою задумку на практике, Эрагон принялся расхаживать по спальне, обдумывая ее слова. «А что же для меня наиболее важно? — спрашивал он себя. — Сапфира и Арья, конечно же! Ну, и еще стремление стать настоящим Всадником. Но что я могу сказать об этом? Все и так совершенно очевидно. Я, конечно, тоже любуюсь красотой природы, но, опять-таки, эльфы и без меня успели замечательно рассказать об этом в своих творениях. Собственно, Эллесмера и есть выражение их благодарности природе и преданности ее красоте».
Он попытался поглубже заглянуть себе в душу и понять, что именно вызывает у него наиболее глубокие и яркие чувства. Что волнует его, вызывая страстную любовь или столь же страстную ненависть. Чем ему хотелось бы поделиться с другими.